Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина - [15]
А вот в начале 1990-х партии и разные политические объединения росли как грибы после дождя. Не отказал себе в таком удовольствии и я. Создал-таки вместе с соратниками собственную партию, которую мы назвали Партией российского единства и согласия.
Собственно, наше решение было реакцией на октябрьские события 1993 года, то есть на контрреволюцию. Сижу вот, перелистываю научные статьи, где историки и политологи уверенно объясняют читателям — и мне в том числе, — что за организацию я создал, да с какой целью, да на какой идеологической платформе.
Удивительное возникает чувство: вроде вот он я, еще тут. Почему бы не спросить — а как это было? А зачем мы это делали? Но ведь не спросят, потому как свидетельства живых участников не вписываются в стройную картину в головах исследователей. Мешают «сложившейся научной позиции».
Если вернуться к фактам, то лично у меня не было иллюзии, что у нас получится партия в классическом понимании. Мы хотели создать некую структуру, которая в условиях психологического шока и душевного «разброда» после октябрьских событий консолидирует часть политической элиты на основе программы государственнического толка. Я считал в той ситуации крайне необходимым политическое объединение разумных профессионалов, не потерявших веру в будущее и желание работать для государства.
Мы арендовали четыре автобуса, собрали ярких и интересных людей и отправились в Великий Новгород создавать партию. Учредительный съезд проходил 16–17 октября 1993 года и собрал больше 160 делегатов из 53 регионов.
Назвать решили: Партия российского единства и согласия (ПРЕС). Почему так? Да потому, что страна опять чуть не развалилась, опять стояла на пороге гражданской войны. Причем ситуация была даже более опасная, чем в 1991 году. Отсюда и возникли все эти нужные и правильные слова: «единство», «согласие», «российская».
Такую и политическую декларацию приняли: «В единстве и согласии — к обновленной России».
Идеи эти привлекли и объединили очень разных людей, которые в те времена были не просто на слуху, но, прямо скажем, хорошо известны: экономический вице-премьер Александр Шохин>{22}, заместитель министра по делам национальностей и региональной политике Рамазан Абдулатипов>{23}, министр юстиции Юрий Калмыков>{24}, глава администрации Новгородской области Михаил Прусак>{25}, министр труда Георгий Меликьян>{26}, Александр Котенков>{27}…
Хочу сказать, что все мои видные однопартийцы потом оказались востребованными. И в правительстве у нас много министров было из Партии российского единства и согласия. Если быть точным, то, включая меня, шесть человек. А на выборах 1993 года мы получили около семи процентов голосов[11] по общефедеральному списку, да еще несколько членов ПРЕС по мажоритарным округам прошли. Поэтому 13 января 1994 года мы зарегистрировали в Госдуме фракцию в составе 30 человек (первоначально — 33). Это серьезно. Серьезно еще и потому, что, как оказалось, у нашей фракции есть «золотая акция», то есть при противостоянии коммунистов и демократов наши голоса были решающими. И этим мы активно пользовались.
Делали свое дело. Работали. И работали серьезно. Занимались законотворчеством. А вот главной своей заслугой, заслугой нашей фракции я считаю политическую амнистию участникам событий октября 1993 года.
Про политическую амнистию
Тут я бы хотел сделать маленькое отступление. Когда мы с Сергеем Сергеевичем Алексеевым писали проект Конституции 1993 года, отдельно обсуждали сюжет с амнистией. Разумеется, не конкретно этот — с фамилиями, а некий теоретический случай, который мог возникнуть в силу ряда причин. Так вот. Согласно Конституции, за президентом записано право помилования. Этот акт всегда индивидуальный: глава государства может помиловать своим решением конкретного человека. А вот институт амнистии — это совсем другое, поскольку подразумевает освобождение некой группы лиц. Причем акт об амнистии — документ такого уровня, который не требует согласия или подписи президента, а является прерогативой российского парламента. И мы при написании Конституции этот инструмент закладывали как своеобразный клапан для сброса напряжения: неважно, коммунисты у власти или демократы, но должна быть возможность независимо от главы государства выпустить пар. Ну, чисто с точки зрения государственной логики и управления, должны же быть какие-то страховочные механизмы, дополнительные контуры системы безопасности.
Поскольку я всегда понимал события 1993 года как эпизод гражданской войны, в которой нет ни правых, ни виноватых, то остро ощущал, что силовое разрешение конфликта в пользу президентской стороны на самом деле никакая не победа. Напротив, напряженность будет только расти, особенно если начнутся суды, преследования, люстрации. Никакими судами гражданскую войну не прекратить. Прекратить может только примирение и прощение.
