Как я любил тебя - [34]

— Это она все виновата, что нас теперь шпыняют да притесняют.

Горбатая жена Янку Бана, чтобы не отстать от других и быть как все, оттрепала за волосы свою уродину Раду, чтобы вокруг нее не хороводились парни.

— Какие такие парни? — спрашивает мой брат. — Собаки — и те не смотрят в ее сторону, хотя земли у нее — не на одно приданое хватит.

— Посмотрим-посмотрим. Завтра-послезавтра сам начнешь ухлестывать за ней, — говорит моя сестра Евангелина.

— Я? Да озолоти меня ее отец с ног до головы, я эту уродину не обниму и подола ее не коснусь…

Спустя несколько дней после того, что произошло на холме, моя мать около полудня вручает мне пустую замасленную бутылку и никелированную монетку с дыркой посередине.

— Сбегай, Дарие, в корчму к Томе Окы и купи на пять банов постного масла. Смотри не потеряй деньги и не разбей бутылку…

И чтобы я не забыл наказ, она дает мне подзатыльник. Мама меня бьет редко, но уж если бьет, то метко. У нее тяжелая рука. А у отца еще тяжелее. У отца рука будто свинцовая. Многие знают эту руку. Знаком с ней и я.

На улице встречаю Кривого Веве — разве он может не совать свой нос повсюду! — и зову его с собой. Я страх как не люблю ходить один. У Веве по-прежнему шея замотана тряпками. Тряпки не очень чистые, но выглядят они аккуратно, и от них тепло. Похолодало, на улице зябко.

— Ну как, шея все еще не прошла? — спрашиваю я.

— Не прошла, но болит уже не так, как сначала.

Мы доходим до корчмы Томы Окы и переступаем через порог. В корчме стоит кислый и крепкий запах табака и спиртного, хотя сидят в ней всего четыре-пять человек. Само собой понятно, что пастырь наших душ, отец Томице Булбук, тоже там. Бороденка у него — точно молью побитая, но он еще бодрячком держится. Торчит в корчме и мой двоюродный брат Никулае Димозел, он, перегнувшись через стойку, щиплет Джену, сухопарую дочку корчмаря. Я делаю вид, что ничего не вижу. Кривой Веве тоже притворяется, будто ничего не замечает. Ему это легче сделать. Стоит всего лишь один глаз закрыть.

Я протягиваю Джене монетку, говорю, что мне нужно, она наливает черпаком в бутылку подсолнечного масла, и мы уходим. Не успеваем мы выйти за порог, как Веве начинает меня искушать:

— Пойдем в лавку к тете Ленке. Я сегодня богач. У меня есть десять банов. Бубликов хочу купить. Ух, как я их люблю.

— Слюнки текут?

— Текут. Если я сейчас же не съем бублика, не будет во мне мужской силы. А ведь порода в нас добрая, грешно не оставить потомства.

— Мне тоже хочется бубликов. Но сначала я должен зайти домой. Мать масло ждет. Ей лук нужно поджарить.

— Ничего, подождет. До обеда еще далеко.

— Пошли. Только смотри, чур не задерживаться.

— Зачем задерживаться? Зайдем, поздороваемся, купим бублики и пойдем назад. Есть будем по дороге.

Лавка молодой и красивой тети Ленки только наполовину лавка. Во второй половине она держит кофейню. От тети Ленки, если посмотреть в окно, видна примария, видна через дорогу школа, видна и церковь, в которой венчают молодых и каждое воскресенье служит отец Томице Булбук.

Бежим вприпрыжку. Вот уж и лавка, где мы купим Кривому Веве бубликов. И вдруг видим: всем на удивление посередине улицы едет не торопясь Арион Гончу. На лошади едет. Лошадь под ним рыжая и вся в пене — видно, дорога была нелегкой. В правой руке у мужика хлыст, сплетенный из тонких ремней. Он щелкает бичом — на все село задается. Как будто на свадьбе — так он щелкает бичом. Перед ним бредет пешком, без шапки, с перекошенным от страха лицом Офице Пал. Лошадь своей мордой подталкивает его прямо к примарии. Качаясь из стороны в сторону, то вслед за лошадью, то сбоку, тащится, словно тень, — кто бы вы думали? — Маргита. Волчица с холма, та, что до крови искусала Кривого Веве. Офице Пал искоса поглядывает то вправо, то влево, словно загнанный волк. Он жадно высматривает, нет ли где открытой калитки, чтобы можно было броситься во двор или в дом, укрыться там, спрятаться от Ариона Гончу и его беспощадного хлыста, вкус которого он уже отведал. К несчастью, нигде не видно ни распахнутых калиток, ни открытых дверей. А если бы и нашлась хоть одна, все равно поножовщика Офице Пала это не спасет. Мрачный и злой мужик следует за ним на лошади, щелкает бичом и готов хлестать его беспощадно по спине и по лицу, если Офице обнаружит хоть малейшее желание убежать.

— И не думай, подлая твоя душа, удрать. Топай прямо в примарию. Ты должен предстать перед примарем и во всем дать отчет! Ты как думал? Что на дурачка напал?

Люди сбегаются, чтобы поглазеть. Сбегаются — как на медведя. У меня тоже зачесались пятки. И у Кривого Веве чешутся. Подбежав, мы видим: у Офице Пала, того самого, что обещал нас убить, если не будем держать язык за зубами, все лицо посинело и распухло! Легко колотить тех, кто слабее тебя. Потруднее иметь дело с таким битюгом, как Арион Гончу.

А нене Арион Гончу!.. В разгар схватки среди поля с Офице Палом он тоже потерял шляпу или шапку. А лоб… Лоб у него разделен на две части, как раз между бровей, тонкой струйкой крови. Он тоже должен признаться, что и ему досталось от Офице Пала. Не просто это было — только с помощью хлыста привести его в село и выставить на всеобщий позор.