Как я была принцессой - [85]

Единственным позитивным результатом этого недельного визита Бахрина в Австралию стало свидетельство о разводе, доставленное из Тренгану. Оказывается, уже 3 сентября 1986 года я стала свободной, хоть и не знала об этом.

Время текло, отмечаемое первыми несмелыми шагами Шахиры, днями рождения детей с шумными гостями и шоколадными тортами, редкими поездками к морю и нарядными рождественскими елками в углу гостиной. Я закрываю глаза, и мне вспоминается то счастливое и беспокойное время, отдельные выхваченные фразы, смех, слезы, шепот и детские секреты; пикник в парке, дети и друзья, сидящие вокруг расстеленной на траве скатерти; попытки съехать с горы на лыжах – удачные у детей и катастрофические у меня; тихие вечера дома: Шах сидит на одном моем колене, Аддин – на другом, и я читаю им вслух; песни, которые мы хором распеваем в машине. Все это так свежо в памяти, будто случилось вчера. Конечно, в нашей жизни бывали и менее счастливые времена: бывали дни, когда мне не хватало терпения и я кричала на детей, а потом ругала себя; дни, когда мне становилось так одиноко, что я включала телевизор только для того, чтобы услышать взрослый голос; дни, когда я плакала, потому что не знала, как научить Аддина по-мужски пользоваться туалетом. И все-таки нам удалось справиться со всеми этими трудностями и пережить все тяжелые времена, и благодарить за это надо моих замечательных детей, а не их нетерпеливую мать.

Аддин начал ходить в садик, и я превратилась в таксиста. У него появилось столько друзей, что мне постоянно приходилось либо забирать его из гостей, либо отвозить домой его приятелей и приятельниц, гостивших у нас. Светская жизнь сына была гораздо активнее, чем моя. Он полюбил рисовать и увлекся рыцарями Круглого стола и Робин Гудом. Целыми днями они с друзьями строили у нас в саду замки и «скакали на лошадях» вокруг старого абрикосового дерева, низкие ветки которого стали прекрасным укрытием и для ковбоев, и для индейцев, и для лесных разбойников. Аддин, даже когда был совсем маленьким, изо всех сил старался помочь мне и всегда сам предлагал набрать растопки для камина, или разгрузить посудомоечную машину, или разложить по полкам выстиранное белье. Меня беспокоила такая слишком рано пришедшая серьезность – я совсем не хотела, чтобы мальчик чувствовал себя обязанным заменить отсутствующего отца. Надо было постоянно помнить о том, что, прививая сыну чувство ответственности, ни в коем случае нельзя лишать его всех беззаботных радостей детства. Став немного старше, Аддин очень внимательно следил за всем, что происходит в мире, и часто делился со мной своим мнением о только что услышанных новостях. Он очень сердился, когда что-то казалось ему нечестным, и отказывался понимать, как люди могут голодать, когда в витринах магазинов выставлено столько еды. По-правде говоря, я и сама не очень это понимала.

Шахира почти всегда на равных участвовала в играх брата и его друзей. Она вполне могла постоять за себя и очень громко протестовала, если чувствовала, что к ней относятся как к маленькой. Мы прозвали ее «И я тоже!» – фраза, которую она произносила каждый раз, когда брат с приятелями что-нибудь затевали. Она была ужасной неряхой и притягивала грязь как магнит. Мы шутили, что, если одеть Шахиру в белое платьице и запереть ее в белой комнате, она через пять минут выйдет оттуда измазанная с ног до головы. Кроме того, Шах была очень общительна и ничего не делала наполовину: нарисованная ей радуга получалась самой яркой, а ее голос в хоре – самым громким. Она не признавала ни полумер, ни запретов и любила весь мир.

Круг моего общения составляли несколько самых любимых и верных друзей. Летние каникулы мы проводили на пляже со Сью и Робом Макартурами и их сыновьями, а дождливые зимние вечера – с дядей Эриком. Праздники мы отмечали все вместе: Макартуры, Сюзанна с ее детьми, Мейсоном, Спенсером и Джозетт, семья Макменинс и их дети – Натали и Льюис, и семья Дженнер-Бейкеров. Мы сидели рядом на праздничных утренниках в школе, вместе разрисовывали пасхальные яйца и вместе встречали Рождество: пили эгг-ног, обменивались маленькими подарками и смотрели традиционный концерт по телевизору.

Бабушка всегда бывала почетным гостем на этих праздниках. Она устраивалась в самом удобном кресле и благосклонно принимала знаки внимания от детей и взрослых. Ей очень нравилось учить своих правнуков танцевать чарлстон и вальс, обнимать их и качать на коленях. Детей нисколько не смущало то, что бабушка рассказывает одни и те же истории по нескольку раз и что она все забывает. Сидя с ней на диване, Аддин внимательно слушал какой-нибудь уже отлично знакомый ему рассказ и подсказывал, если она опускала существенные детали.

Мои отношения с бабушкой к этому времени заметно изменились. Раньше я была ее обожаемой внучкой, которую она нянчила, как наседка, а сейчас она признала во мне женщину и подругу. Она откровенно рассказывала мне о своей жизни, касалась вопросов секса, поведала мне немало нового о моей матери и с огромной грустью говорила о своем сыне, родившемся мертвым. Я постепенно поняла, что бабушка считает свою жизнь неудачной и бессмысленной. Иногда она жаловалась на то, что у нее никогда не было возможности выбора, и вслух рассуждала о том, как бы ей жилось, не разведись она с моим дедом. Как-то она сказала, что прожила долгую жизнь, а в результате ей нечего предъявить, кроме меня, конечно. По мнению бабушки, мерилом жизненного успеха являлись только годовщины свадьбы и седой муж, на прогулках ведущий жену под руку; даже еженедельные визиты на кладбище она предпочла бы своему нынешнему неопределенному семейному положению. «Но сейчас все совсем по-другому, – быстро добавляла она. – У тебя столько возможностей, и никто не станет указывать на разведенную женщину пальцем».