Как я был в немецком плену - [194]

…Уходя из конторы, я предупредил Литуса, что вместо меня будет работать бурильщиком мой ученик, который уже хорошо освоил специальность. Затем я отправился в шахтоуправление, зашел в приемную и просидел там, ожидая заведующего шахтой и беседуя с пожилой секретаршей, почти час. Наконец он появился, и не успел усесться за стол, как я протянул ему заявление с приложенными к нему письмами из института. Он бегло взглянул на документы, сурово поглядел на меня и неожиданно… закричал: «Ты, сволочь, изменник Родины! Отсиделся в войну у немцев, а теперь хочешь на свободу! Не быть этому! Вон отсюда!» И так, швырнув мне назад мои бумаги, выгнал меня из кабинета…

Дома встревоженная Ольга попыталась меня успокоить, предложила пообедать, а потом мы решили, что завтра мне надо отправиться в Свердловск, найти там управление трестом «Свердловуголь» и попасть на приём к директору, которого нужно попросить, чтобы он заставил своего подчиненного отпустить меня на учёбу.

…В отличие от заведующего нашей шахтой директор треста оказался очень вежливым и внимательным человеком. Он сразу усадил меня на кресло рядом со своим большим столом и, просмотрев мои бумаги, побеседовал со мной, задавая вопросы. Он сказал, что после войны государство как никогда остро нуждается в инженерах, чтобы поднять страну. После этого написал на моём заявлении резолюцию: «Тов. Конюшенко. Прошу срочно уволить тов. Владимирова. Директор треста “Свердловуголь”. Подпись. 17 июля 1946 года».

Выйдя из здания управления трестом, я почти бегом добрался до своего посёлка и часам к 16-ти вбежал в приёмную, но заведующего шахтой уже не было на месте. Утром 18 июля, совсем забыв, что это мой день рождения, я снова появился в кабинете заведующего шахтой. Увидев резолюцию, сказал: «Всё равно я тебя не уволю – у меня на обеих шахтах большая нехватка людей, а планы надо выполнять. Так что иди и работай!» По дороге домой мне пришла идея – завтра снова отправиться в Свердловск и на этот раз обратиться к районному прокурору с жалобой на заведующего шахтой.

Утром я проник в кабинет районного прокурора, растолкав других посетителей, и остолбенел, увидев, что прокурором оказался не мужчина, а очень симпатичная женщина лет 30-ти. Я вспомнил, что видел ее в нашем посёлке, когда за прогулы уводили в суд Юрова и Силаева. Наверное, именно по требованию этой женщины с ними поступили очень сурово. Поэтому я сначала испугался её, но быстро успокоился, когда она вежливо попросила меня сесть в кресло перед своим столом. Я объяснил, в чем заключается моя проблема, и она написала на моём заявлении: «Тов. Конюшенко. Увольте тов. Владимирова. Прокурор Свердловского района. Подпись. 19 июля 1946 года».

20 июля я снова, уже в третий раз, появился в кабинете заведующего шахтой и пригрозил ему, что в случае отказа буду жаловаться московскому начальству. Но заведующий и на этот раз оказался почти неумолим, хотя все же написал на моем заявлении: «Уволю 27 августа 1946 года. Подпись. 20 июля 1946 года».

Позднее я удивился, как это заведующий шахтой не догадался поинтересоваться, бываю ли я на работе. Вполне законно он мог бы расправиться со мной за прогулы.

«Хитроумная» резолюция заведующего шахтой на моем заявлении меня совсем не устраивала: освободившись только 27 августа, я не успел бы приехать вовремя к началу учебного года, а тем более повидаться с мамой, братьями и другими близкими, которых не видел более шести лет.

Весь воскресный день, 21 июля, когда служащие отдыхали, я провел с Ольгой и её семьёй на огороде, а утром поспешил к прокурору и показал ей заявление с неприемлемой для меня резолюцией начальника. Но, к великому моему разочарованию, она сказала мне: «Чем же Вы недовольны? Он же написал, что уволит Вас к началу учебного года. Так что подождите!»

Возвращаясь в посёлок, я вдруг сообразил, что у меня еще есть время, чтобы зайти к директору треста. Народа в приёмной было мало, и я быстро попал в кабинет к директору. Положил на стол свое испещренное резолюциями заявление и сказал директору, что заведующий шахтой отказывается удовлетворить просьбу о моём увольнении даже при наличии санкции прокурора. Директора это неподчинение разозлило. Нажатием кнопки на столе он вызвал секретаршу и попросил её срочно соединить его с заведующим нашей шахтой, но его не оказалось на месте. Тогда директор на оставшемся свободном месте заявления написал следующее: «Тов. Конюшенко. Задерживать студентов старших курсов не имеете права. Директор треста. Подпись. 22 июля 1946 года». Поблагодарив директора, я ушел от него, полагая, что и в телефонном разговоре с заведующим шахтой он потребует от него моего немедленного увольнения.

Когда 23 июля рано утром я со своими бумагами оказался в кабинете заведующего шахтой, он молча в самом низу заявления написал: «В отдел кадров. Оформите увольнение с сегодняшнего дня. Подпись. 23 июля 1946 года». Затем сказал: «Оставь в отделе кадров копию приказа о зачислении тебя студентом».

Весть о том, что бывший военнопленный уволился с работы и уезжает учиться в Москву, очень быстро стала известной служащим шахтоуправления. Но мне еще предстояло сняться с учета в военном комиссариате и выписаться в паспортном столе районного отделения милиции, а это тоже получилось не сразу.