Как выйти из террора? Термидор и революция - [127]
Тема утопии выводила Б. Бачко и на другой более широкий контекст — контекст изучения явления, которое в русской традиции обозначается несколько неуклюжей конструкцией «социальная система образов». Ей и была посвящена новая книга[257]. «Утопии, — вспоминал автор позднее, — это своего рода вехи, чрезвычайно полезные для того, чтобы выявить горизонт личных и коллективных ожиданий эпохи. Вехи ненадежные, нередко обманчивые, но тем не менее вехи. Будучи банальными или экстравагантными, радикальными или оппортунистическими, интеллектуальными играми или проектами социальной реформы, утопии — это те места, где проявляется социальная система образов». Для Б. Бачко «социальная система образов» — это те идеи и те образы, посредством которых общество познает само себя, свои внутренние противоречия, свою идентичность. Это отнюдь не только утопии, но и многое другое, включая коллективную память. И не в последнюю очередь здесь оказывается важным направленное внешнее воздействие, в том числе со стороны государства: через систему запретов, пропаганду, насаждение определенной идеологии.
Так постепенно выкристаллизовывались те темы, над которыми Бронислав Бачко будет работать в последующие годы на стыке изучения Просвещения, утопий, «социальной системы образов» и Французской революции. «Как и когда и идея становится движущей силой политических, культурных и социальных изменений? Этот вопрос привел меня к тому, чтобы отложить в сторону утопические тексты восемнадцатого века и, в общем-то естественным образом, заняться революционным периодом, заинтересоваться утопическими идеями-образами, переработанными и трансформированными революционным опытом». И если в начале этого пути данная тенденция — взгляд на Революцию через утопии и Просвещение — была достаточно очевидна[258], то едва ли многие предполагали, что всего через несколько лет Б. Бачко увлечется другим сюжетом, посвященным традиционно маргинальному и на первый взгляд никак не связанному с его предыдущими трудами периоду Французской революции — Термидору[259].
Может показаться удивительным, но на протяжении последних двухсот лет термидорианский период (или, если использовать выражение, введенное в обиход Б. Бачко, le moment thermidorien) практически всегда находился на периферии исторических исследований, вне зависимости от того, к какой эпохе или к какой школе принадлежали исследователи, занимавшиеся Французской революцией. Другие ее этапы казались более яркими, более интригующими. Интерес к проектам реформ, Декларации прав, торжественному отречению от привилегий и титулов, стремление понять, каким образом страна, в которой в 1789 году практически не было республиканцев, вдруг, словно по волшебству, отвергла тысячелетнюю монархию, — все это приковывало взгляды к первым годам Революции. Энтузиазм, победоносная война едва ли не с целой Европой, Террор, народный подъем, претворение в жизнь утопий заставляли сосредоточивать внимание на годах диктатуры монтаньяров. А затем практически сразу появлялся Наполеон, чья фигура не переставала увлекать и очаровывать. На этом фоне Термидор казался скучным, серым, периодом разрушения, а не созидания. Как писал в свое время А. Собуль, «термидорианцы разрушили дело Революционного правительства и привели Республику к гибели»[260]. Казни монтаньяров виделись своеобразным трагическим финалом предшествующего периода, термидорианцы воспринимались лишь как «приобретатели, грабители и взяточники»[261], Конституция III года Республики не продержалась и четырех лет — иными словами, Термидор оказался напрасным. Как хорошо известно, в отечественной историографии на протяжении полувека он и вовсе выводился за рамки Революции. «9 термидора, — утверждал А.З. Манфред, — восторжествовала буржуазная контрреволюция. Гибель Робеспьера стала и гибелью якобинской диктатуры, гибелью революции»
