Как выйти из террора? Термидор и революция - [122]

Что же касается мечты о цивилизующем при помощи образования прогрессе, то ее, как ни странно, ничто не иллюстрирует лучше, чем введение культурного ценза. Конституция предусматривала, что «молодые люди не могут быть внесены в списки граждан, если они не подтвердят, что умеют читать и писать и обладают профессией... Данная статья вступит в силу лишь начиная с XII года Республики»[240]. Эту устанавливающую культурный ценз статью нередко интерпретируют как простое следствие отказа от всеобщего избирательного права. И в самом деле, гражданами были только те, кто платил прямой налог. В этом видели как стремление исключить из состава «суверенного Народа» самые неблагоприятные социальные группы, так и соответственно подтверждение «буржуазного» характера Конституции. Однако поставленные данной статьей проблемы неизмеримо сложнее любых клише. Приведенный ряд мер является показателем и опасений, и надежд республиканских элит той эпохи. Разумеется, стремление выйти из Террора и выдвижение новых политических ориентиров влекли за собой новое определение основ общества. В этом плане «термидорианцы» совершенно естественным образом обратились к «собственникам», наиболее состоятельным социальным группам, покупателям национальных имуществ (чьи приобретения к тому же гарантировались Конституцией) и в особенности к нотаблям. Эта социальная стратегия шла в параллель со стремлением оживить мануфактуры и торговлю, пришедшие в упадок из-за Террора. Однако и здесь речь идет о возвращении к истокам, к идеям и принципам просветителей, переосмысленным и подправленным в соответствии с революционным опытом. Отсюда модель «демократии способностей» — Республики, которой управляют самые просвещенные.

«Нами должны управлять лучшие; лучшие более образованны и более заинтересованы в поддержании законов; так, за малыми исключениями, вы найдете достойных людей лишь среди тех, кто, обладая собственностью, привязан к стране, в которой она находится, к законам, которые ее защищают, к спокойствию, которое способствует ее сохранению; этой собственности и создаваемому ею достатку они обязаны образованием, которое делает их способными мудро и справедливо обсуждать достоинства и недостатки законов, определяющих будущее их отечества. Напротив, человеку без собственности приходится постоянно прибегать к добродетели, чтобы находить свои выгоды в порядке, который ничего ему не сохраняет, и чтобы противостоять течениям, дающим ему некоторые надежды. Ему следует постоянно глубинным образом работать над собой, чтобы предпочесть реальное благо мнимому, интересы завтрашнего дня — интересам сиюминутным»[241].

Это неоспоримое социальное предпочтение особенно ярко выражалось в тех условиях, которым необходимо было соответствовать, чтобы стать «выборщиком» (каждое первичное собрание избирало одного выборщика на двести граждан). И уже эти выборщики на своих собраниях избирали членов законодательного корпуса, Кассационного суда, судей гражданских судов и т.д. (Для всех выборов Конституция предусматривала тайное голосование.) Порог для выборщиков был весьма высок: необходимо было располагать немалым доходом, который ограничивал их число в 30 000 человек на всю Францию. Однако введение культурного и имущественного ценза имело весьма ограниченные политические последствия. Возрождение цензового режима действительно не вызвало значительных возражений; оно было практически единогласно одобрено и Конвентом, и первичными собраниями, несмотря на то что фактически должно было сократить число активных граждан до шести миллионов (из примерно семи с половиной миллионов французов, имевших право голоса). Это отсутствие интереса к восстановлению ценза прежде всего объяснялось следующим: на протяжении всей Революции, какими бы ни были выборы, всеобщими или цензовыми, сохранялся высокий уровень неявки, порой доходивший до 90%. Это массовое уклонение от голосования подтверждает ту общую характерную черту революционной политической культуры, о которой мы уже упоминали: обучение демократии проходило медленно и трудно; оно совершалось в особой ситуации современного политического пространства, созданного в по большей части традиционной культурной и ментальной среде.

Введение культурного ценза косвенно и незаметно давало аргументы в руки тех, кто утверждал, что Республика установлена слишком рано, до того, как Просвещение смогло просветить все население, а не только элиты. Политические пертурбации оттеснили назад цивилизаторский прогресс. Однако в равной мере это было опровержением одной из аксиом политической философии той эпохи, в соответствии с которой республиканская система подходит лишь небольшим странам, а не огромным современным нациям. По этому вопросу Конституция не оставляла никаких сомнений. Если бы народ был более просвещенным, то, несомненно, можно было бы избежать бед первых двух лет Республики. Однако эти мрачные годы не должны компрометировать ни принципы, ни итоги Республики. Она не должна была «устанавливаться при помощи эшафотов». 9 термидора продемонстрировало, что республиканская Нация способна избежать угрожающих ей опасностей; новая Конституция выражала волю преодолеть культурное отставание страны и сделать это таким образом, чтобы народ, единожды цивилизованный, никогда уже не мог свернуть с пути прогресса. Таким образом, в основе введения культурного ценза, как и многих других термидорианских мер, лежало двойственное стремление объединить противоположности: он должен был предотвратить возвращение к власти «сброда» и «вандалов», невежд, которые думали, что могут управлять, но при этом не способных управлять самими собой, ибо не умеющих читать и писать, и он был основан на убеждении, что образование, приобретение культурного минимума является предварительным условием пользования гражданскими правами. И тогда Республика будет защищена от народа-вандала, защищая народ от него самого.