Как выйти из террора? Термидор и революция - [119]
Термидорианский опыт, как и всякий политический опыт, изобиловал воспоминаниями и ожиданиями, страхами и надеждами. Дискуссия о Конституции III года Республики, так же как и сама Конституция, дают историку возможность выявить политическую систему образов Конвента, готовившегося завершить свое существование, сложные взаимоотношения между памятью и надеждами политиков[235].
Авторы Конституции осознавали новизну и оригинальность возложенной на них задачи. Новая Конституция должна была определить принципы и институты конституционной Республики и соответственно закончить Революцию. Она не могла использовать ни основы, ни институты Конституции 1791 года: прежде всего, та была монархической и, кроме того, она сделала страну неуправляемой. В равной мере она не могла вдохновляться Конституцией 1793 года (по тем причинам, о которых мы уже говорили: это была сделанная на скорую руку и неприменимая на практике Конституция, смешивавшая прямую демократию и систему представительства, горький плод Террора и демагогии). Конечно, существовал проект, оставшийся от Кондорсе, отклоненный под давлением Горы и улицы еще до того, как его начали обсуждать. Однако у него также был один важнейший недостаток: по очевидным причинам он не включал в себя опыта Террора. Тем самым новая Конституция должна была соответствовать двум целям термидорианского Конвента: уберечь Республику и эффективно защитить ее от всякого риска возвращения к Террору; лишь так она могла завершить Революцию и сохранить Республику, отмежевав ее принципы от реалий двух первых лет ее существования. Таким образом, Конституция должна была и вдохновляться базовыми принципами 1789 года, и извлекать уроки из опыта Террора; лишь так она могла придать 9 термидора его истинный смысл. Завершить Революцию — ни проект, ни лозунг не были новыми. Обещание привести Революцию к финалу многократно служило, как это хорошо известно, поводом и даже предлогом для желания сделать ее более радикальной. В 1795 году мы видим обратное: Революция не могла закончиться реализацией всех порожденных ею надежд и обещаний — сколь неопределенных, столь и демагогических. Разработкой Конституции руководило разочарование или, если угодно, реализм. Закончить Революцию означало установить Республику как правовое государство на прочных и долговечных основаниях и тем самым защитить ее от возвращения ее собственного прошлого, ссылавшегося на расплывчатые революционные обещания и неограниченный суверенитет народа.
В 1795 году ощущение стоящей впереди небывалой задачи любопытным образом напоминало тот дух, который царил летом- осенью 1789 года во время первых крупных конституционных дебатов, в ходе которых «патриотическая партия» распалась на «левых» и «правых». Однако за шесть лет те рамки, в которых разрабатывалась Конституция для Франции, радикальным образом изменились, и это изменение может в известной степени послужить мерой эволюции политической культуры и менталитета. Очень кратко коснемся здесь лишь нескольких моментов.
В 1789 году акцент делался на решительном отказе от прошлого; выработать Конституцию означало вновь составить для французов общественный договор, и этот договор обязательно должен был положить начало новому обществу. Без сомнения, французы были древней нацией, однако Революция обновила ее и соответственно могла действовать так, словно История началась с нее. Обновленная Нация, в полном объеме пользующаяся отныне своим суверенитетом, целиком открытая в будущее, основывала свою идентичность не на прошлом, отмеченном тиранией и предрассудками, а на политическом и моральном проекте, который еще предстояло реализовать. В III году Республики новая Конституция должна была сплотить Нацию, ориентируясь на будущее и формулируя проект общества, однако коллективная идентичность мыслилась через прошлое, с которым Нация и соответственно Республика должны были смириться. Революция имела за спиной прошлое, от которого она не могла избавиться; ее настоящее непосредственно следовало за ушедшим в прошлое Террором.
«О, обрести благодаря мудрости творение, которое нередко обретают лишь со временем, — это великая задача! Однако поскольку мы стремимся опередить будущее, обогатимся же прошлым. Перед нашими глазами история многих народов, а у нас есть своя: обозрим же широчайшее поле нашей революции, уже покрытое столькими развалинами, что кажется, будто повсюду мы видим следы и губительные последствия времени; это поле славы и печали, где смерть собирала свою кровавую жатву и где свобода одержала столько побед. Мы прожили шесть веков за шесть лет, пусть же обошедшийся нам столь дорого опыт не будет вами утрачен»[236].
Несмотря на свои символы и образы, Революция не была источником молодости. Она старела и старила. Ощущение, что прожитые годы изнурили и опустошили людей, постоянно возникало в ходе конституционных дебатов.
