Как выйти из террора? Термидор и революция - [109]

Однако маневр оказался весьма неуклюжим. Многие депутаты во главе с Тальеном не преминули напомнить, что те же самые люди, которые более других противостояли идее конституционной формы правления и называли преступниками коллег, осмеливавшихся требовать ее применения, сегодня «бросились в бой и требуют ее [Конституцию] громкими криками». Против якобинцев обратили ту же аргументацию, которую те некогда широко использовали: они требовали принятия органических законов в тот самый момент, когда армии сражались с врагами и нужно было думать исключительно о том, какие меры необходимо принять, чтобы обеспечить их победу; этот демарш подозрительно напоминал действия «факции Эбера». К сражениям на фронтах добавляли и те, которые Комитеты вместе с «двадцатью пятью миллионами французов» вели внутри страны. «Люди, которые 9 термидора свергли тирана, люди, которые уничтожили соперничавшую с национальным представительством власть, и составляют, по правде говоря, грозную факцию, объединяющую двадцать пять миллионов французов против мошенников и негодяев». 9 термидора «благословенная революция свергла тирана», 22 брюмера «та же молния поразила тиранию» — имелось в виду решение о закрытии Якобинского клуба. Эту борьбу следует продолжать и далее, чтобы ослабить тех, кто еще вчера требовал Террора, а сегодня восхваляет снисходительность и требует введения в действие Конституции. Таким образом, первое время «люди 9 термидора» выступали против разработки органических законов, лишь противодействуя снисходительности якобинцев и не ставя под сомнение законность самой Конституции[213].

Однако эта политическая путаница не могла длиться долго. В ходе дебатов о возвращении жирондистов (18 вантоза, 8 марта 1795 года) Сийес дал Конвенту почувствовать, что невозможно и далее уклоняться от конституционных проблем и довольствоваться бесконечным продлением временного режима «революционного правления». Возвращение жирондистских депутатов было для Сийеса одновременно и актом справедливости, и логическим следствием начатой 9 термидора политики. И в самом деле, переворотом 31 мая, «творением тирании», была начата та «фатальная эпоха... в которой Конвент более не существовал; правило меньшинство, и это опрокидывание с ног на голову всего социального порядка было явным следствием того, что часть народа стали считать восставшей»; после 10 термидора большинство «вновь смогло использовать свои законодательные полномочия». Таким образом, эти две даты служили границей периода, к которому применимы

«хорошо известные всем принципы: если из принимающего решения собрания насильственно удаляется часть тех, кто имеет право в нем голосовать, то затрагиваются сами основы его существования, оно перестает соответствовать цели своей миссии [...], исходящий от законодательного корпуса закон перестает быть истинным законом, если некоторые из законодателей, чье мнение и чьи голоса могли бы повлиять на исход обсуждений, не могут заставить выслушать себя тогда, когда считают это необходимым»[214].

Хотя Сийес не упоминал открыто Конституцию 1793 года, никто не сомневался, что речь шла именно о ней. Будучи признанным авторитетом в конституционных вопросах, он выдвигал юридические аргументы, делавшие Конституцию недействительной в силу ее террористического происхождения. Якобинские и монтаньярские депутаты, равно как и санкюлотские активисты, — одним словом, политические кадры Террора — беспрестанно выдвигали в качестве политического лозунга необходимость ввести Конституцию в действие, используя это в качестве средства давления на Комитеты и большинство Конвента. Вступление Конституции в силу превращалось отныне в глобальный политический символ, в обходной путь для оспаривания антитеррористической политики, для требования освободить «преследуемых патриотов» и восстановить якобинские клубы, для осуждения чисток и дискредитации символического наследия II года. Однако концентрация внимания на Конституции выявляла политическую слабость всей этой кампании. Как мы уже говорили, якобинский дискурс оказался заложником отношения к системообразующему событию всего этого периода, к «революции 9 термидора». Его творцы и сторонники не могли, а быть может, и не хотели ставить под сомнение эту символическую дату, не провозглашая вместе с тем простого и полного возвращения к Террору и реабилитацию «тирана». Парадоксальным образом они отвергали последствия этого события и требовали «демократической Конституции 1793 года» как раз во имя «истинного смысла» 9 термидора.

Все происходило так, словно якобинские и монтаньярские депутаты Конвента одобряли принципы 9 термидора, выраженные в лозунге «Долой тирана!», однако отказывались признать то, что из него вытекало, порожденную им политическую динамику. Это приводило к требованию, если так можно выразиться, возвращения в исходную точку, к отречению от уже пройденного пути, имевшему своей целью демонтаж Террора. В данном контексте намеки Барера на «секретный комитет иностранной партии» слишком напоминали самые зловещие времена из недавнего прошлого.