Как выросло оливковое дерево - [5]

И почувствовал Яаков, как удлиняются его уши, и расширяются ноздри, и вытягивается рот, и растут пальцы рук и ног, превращаясь в копыта, и расползается его одежда, слишком слабая для тела животного, а там, под одеждой, его серая, безволосая старая кожа покрывается ослиной шерстью.

Веревочная петля, как была, так и осталась заброшенной на плечи, и Яаков, превратившийся в осла, несмотря на дождь и потоки воды с горы, уперся всеми четырьмя копытами в острую глыбу, и дернул, и камень скользнул, двинулся с места, и затащил его, то оскользаясь, то спотыкаясь, то обдирая до крови бока об острые кустарники, то падая и в кровь разбивая колени, но дотащил жерновной камень до своего двора, а когда завершил свое дело и освободился от веревочной петли, снова стал старым Яаковом, только по всему телу раны, и мокрая головная повязка на шее, и одежда вся порвана.

Небо как нахмурилось враз, так враз и прояснилось, и солнце было уже высоко, ярко светило и крепко пригревало, и Яаков уже было обернул лицо к солнцу, чтобы обсушиться, но тут же и устыдился, что все еще не возблагодарил Господа, потому снял с шеи мокрую повязку, выжал и мокрой ещетканью покрыл голову, разорванные одежды подпоясал веревкой, бегом спустился к пещере, схватил масляную лампу и, прижав к сердцу, принес домой, отчистил, отмыл, оттер, потом сорвал пару горстей маслин, рассыпал на плоском камне, и, прикрыв тряпицей, принялся другим камнем их давить, слегка прижимать, а потом растирать, и растирал, и вертел камень, а потом эту кашицу собрал, и мял и тер и выжимал ее до тех пор, пока показалась первая масляная капля, а за ней еще несколько жирных капель, и все их он собрал влампу и, помчавшись под навес, где хранил огонь в угольках, вздул крошечное пламя, бросил красный уголек в лампу, и поднялся из нее свет во славу Божию, и великая радость объяла Яакова, слугу Всевышнего, что отблагодарил он Творца хоть малым приношением.

Стого часа жил себе старый Яаков, ничего не прося у Господа, только вознося Ему хвалу молитвой, трудом и покоем, и думал он, что никогда ничего не попросит, даже в свой смертный час, ибо Господь сам решит, где место слуги его Яакова. Да и чего было проситьЯакову, если всего было вдоволь: кусты, цветы и деревья цвели и плодоносили вокруг, а он нежил их водою и лаской, и собирал созревшие плоды, сушил их, солил, жал масло, и сыт был, и жажду утолял родниковой водой и соком ягод, и лепешек всегда хватало, потому что всем, что имел, он делился со светлолицым лавочником по имени Шимон, и предложил он Шимону, чтобы каждого, кто входит в его лавку, угощал он маслинами, только, не приведи Господь, не брал бы денег, и Шимон не брал, просто угощал людей, а те маслиныбыли так вкусны, что слух о них пошел по всему городу, и все больше людей шли в лавку Шимона, и Шимон, хоть и был лавочником, угощая людей маслинами Яакова, не мог забыть, что Божьим одарением делиться надо, и снижал цены, и еще больше людей стекалось к нему в лавку, и хоть цены у него были совсем низкие, вскоре стал он зажиточным человеком, и, сидя рядом с Яаковом у него под навесом или в тени куста, виноградной лозы либо оливкового дерева, поджав под себя ноги, как Яаков, и разламывая пополам лепешку, чтобы съесть ее, посыпав солью и обмакнув в масло, а потом насладиться сочным виноградом или сушеной ягодой и запить свежей родниковой водой из диковинного кувшина, всякий раз спрашивал Яакова, не нужно ли ему чего, ведь это через него, Яакова, снизошла на Шимона милость Божья, но старый Яаков только улыбался, радовался за Шимона, и ничего ему не было нужно, только, как и прежде, мукой да солью делиться, да время от времени — длинная, до земли рубаха, если и Шимон приходил к нему в такой же одежде, потому чтосгорала ведь одежда и от солнца, и от пота, и от ветра и дождя, но больше ничегошеньки ему не требовалось, всего было, сколько душа пожелает, еще и прохожего жаждущего напоить мог, а голодного — накормить и ягодами попотчевать.

А если приходил путник, сбившийся с дороги, либо бездомный — предлагал жесткую постель рядом с собой, да и пролетающей птице ягоды не пожалел, и пробегающему муравью — меду каплю, потому что раз весной пролетал мимо рой пчелиный, обернулся трижды вокруг садика Яакова и — обосновалсяв деревянном ящике, Яаков еще раньше укрепил его на дереве, чтобы птицам было где гнездо вить — и теперь Яаков раз от разу, приставив к дереву лесенку, взбирался наверх и доставал кусочек восковых сот, чтобы подсластить во рту, особенно перед праздниками, когда заводил Яаков молитвенные песнопения, и в самом деле, голос его становился тогда более глубоким и нежным.

Была в тот день пятница, и солнце уже повернуло на запад, когда сидел Яаков под старой оливой, самой любимой, потому что больше других похожа была на него самого: сухой-пресухой ствол, уже, казалось бы, давно помирать пора, но нет, стоит, весь в зелени, новыми молодыми ветвями оброс, словно толстыми жилами, обвившими его, такой же сухой и жилистый, как и Яаков, и — живой.

Сидел Яаков в тени, отдыхал, ждал захода солнца, начала святой субботы, и все уже было готово: с самого утра тесто затеял, печь затопил, свежих лепешек напек, чтобы можно было, как положено, хлеб освятить, сбродившего виноградного соку налил в начищенную до блеска медную гильзу, чтобы вино освятить, и сушеный виноград в горсти, и кусочек желтых восковых сот с медом — плоды земли, когда увидел солдата, ввалившегося во двор.