Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века - [71]

Для «Мурки» тоже ведь требуется определенное умение, порой даже мастерство. Но – другого рода, чем то, по которому оцениваются серьезные стихи.

Да, иногда и они могут попасть в СМИ. Мандельштамовский «Меганом» впервые был напечатан в газете «Советская страна». Пастернаковское «Мне по душе строптивый норов…» – в «Известиях». «Мужество» Ахматовой – в «Правде».

Но это – исключения. И не из-за идеологичности советской прессы: в постсоветскую серьезным стихам попасть даже труднее… Просто – другое языковое поле. В котором требуется другая поэзия.

Как недавно посетовал Валерий Шубинский,

…после короткого периода интереса к текущей поэзии со стороны глянцевой прессы (а другой сейчас нет) оказалось, что интересна-то поэзия совсем другая, та, где на вершине пирамиды Быков и Полозкова, в подножии же страшно сказать что (сайт «Лиterraтура», сентябрь 2018, № 124).

Имена могут быть и другие: например, сетевого стихотворца Орлуши – щедро названного Быковым «главным русским поэтом нашего времени». Или песенницы Ларисы Рубальской. Или звезд недавних рэп-баттлов Гнойного и Оксимирона…

Прикладная поэзия стилистически почти бесконфликтно сочетается с языком массмедиа. Она так же резонансна и так же быстро устаревает. Причем касается это не только гражданской лирики, но и любовной, и пейзажной – дело не в жанре, дело в языке: настроенном на публичность, доступность, мгновенный отклик[151].

По воспоминаниям Виктора Бокова, Пастернак на вопрос о любовной лирике «широко популярного» в те годы Щипачёва ответил: «Щипачев – это официальное сердечко, бьется на виду у всех!»

«Сердечко» поэта-прикладника не всегда – «официальное». Оно может быть даже умеренно-диссидентским… Главное – стремление «биться на виду у всех».

Пример, ставший уже почти хрестоматийным, – стихи «шестидесятников». Ушла в прошлое советская медийная риторика – ушла и та поэтика, которая с ней активно взаимодействовала (пусть и не совпадая идеологически). В итоге – за вычетом незначительного числа поэтических удач – от «поэзии стадионов» только эта выхолощенная риторика и осталась.

Наиболее показателен случай Евтушенко – некогда самого яркого и медийно востребованного поэта того поколения. С 1990-х его новые стихи и появления на публике производили всё более печальное впечатление. Невольно вспоминались строчки Маршака (написанные по другому поводу): «Ты старомоден. Вот расплата / За то, что в моде был когда-то…»

Впрочем, и поэтика иронического обыгрывания медийного языка – в диапазоне от Дмитрия А. Пригова до Виктора Коркии – продержалась ненамного дольше[152]. Разве что Пригову удалось несколько продлить свою литературную жизнь, переключившись с советских клише – на постсоветские…

Нет, само по себе обыгрывание медийного клише – как и любого другого – в поэтическом тексте вполне допустимо. Иное дело, когда это становится для авторской поэтики определяющим.

И вот, собственно, последняя экспансия медийного языка – с конца 1990-х, через распространение Интернета.

Вызовов для поэзии, на мой взгляд, здесь несколько. Первый – Интернет – работает как огромная информационная глушилка. Как недавно заметил Игорь Смирнов («Неприкосновенный запас». 2018. № 4):

Многомиллиардный хор посетителей Интернет-порталов глушит голоса интеллектуалов и обрекает на упадок умственный авангард наций. Интеллектуал отличается от заурядного человека тем, что по собственной инициативе неустанно ревизует свое сознание. […] Сетевая масса, как и предшествующая ей [обычная], хочет быть судом, но не способна судить себя, вовлекаться в самокритику.

Это справедливо и в отношении поэзии в Сети. Не только тексты и «комменты» массы сетевых стихотворцев-любителей – сама информационно-избыточная среда Интернета подавляет поэтическое слово, которое может полноценно звучать только в тишине. Хотя бы – относительной[153].

Но самое, пожалуй, существенное в нынешней, интернетной, экспансии – даже не этот «шум времени», а тот самый демократизм, о котором недавно писал Алексей Алёхин («Арион». 2018. № 3). В результате которого изменяется, девальвируется само понятие авторства. Процитирую из той же статьи Игоря Смирнова:

Электронная коммуникация предполагает, что отправители сообщений, каково бы ни было их социальное положение на деле, уравнены друг с другом. […] Такая коммуникация порождает перепроизводство авторства, которое – в открытости для любого, кто пожелает огласить свое субъективное мнение, – по большей части не вносит никаких вкладов в историю социокультуры, псевдооригинально, поддерживая эту симулятивность тем, что вбирает в себя подделки и мистификации самого разного сорта. Живи Мережковский в наши дни, ему пришлось бы переименовать свое эссе, назвав его «Пришедший автор».

Эссе Мережковского, напомню, называлось «Грядущий хам»…

Каким стал поэтический ответ на эту новую – интернетную – волну массмедийной экспансии (которую тянет сравнить с девятым валом)?

Можно, конечно, пытаться «перекричать» сетевой шум.

Повысить градус экспрессивности, провокационности; работать в блогерском режиме, выкладывая чуть ли не каждый день по стихотворению; активно «коммуницировать» с читателями-френдами, отвечая на их отклики и комментарии…