— Ну, конечно, я уж тебе говорила.
— Но ведь не обязательно к обеду?
— Н-нет, но я так ее поняла.
— А может, она придет вечером?
— Перестань! — сказала мать. — Придет твоя Мария Владимировна. Не станет же она обманывать больного.
— А можно не убирать со стола? Пусть у нас будет ужин… И если хочешь, позови кого-нибудь. Только не Раечку. Позови художника, которого укусил Джек.
— Да мне никто не нужен, — сказала мать. — Есть хочется.
— А ты поешь… немного. А потом поужинаешь. Только ты не переодевайся, ладно?.. Мария Владимировна придет. Я ведь правда очень сильно болел. Митя Гребенников говорит, что я чуть не умер.
— Дурак он, твой Митя.
— Нет, он очень самобытный. — Мне вспомнилось, что так говорила Раечка о своем Али, когда его тоже называли дураком. — Все равно я очень тяжело болел и сейчас еще не выздоровел.
Много позже, когда за окнами еще брезжил свет, а в комнате стало совсем темно и мама зажгла настольную лампу, я сказал:
— Мама, а можно не снимать карты?
— О чем ты?
— Ну о картах! Не снимайте их, пока я не встану. А клопов мы потом выведем.
— Ты столько собираешься ее ждать? — грустно спросила мать.
— Но ведь она же придет? Ты сама сказала. Ты меня никогда не обманывала.
— Я — нет!..
— А вдруг она заболела? Надо сходить завтра в школу и узнать. Наверное, она заболела и лежит одна. Ты знаешь, она живет совсем одна. У нее никого нет.
— Бедняжка! — сказала мать, и непонятно, относилось это к Марии Владимировне или ко мне.
— А ты дала наш адрес по Телеграфному или Армянскому? Ей удобнее с Телеграфного. Армянский от нее дальше, и потом надо пройти два двора и столько камней… черных камней!.. Убери, убери камни!
Может быть, даже лучше, что все кончилось так: это избавило меня от дальнейшего мучительного ожидания. А потом пришел сон, долгий, глубокий, без сновидений, и настало утро в слабости и тумане, и врач тыкал меня в спину и грудь холодным кружочком стетоскопа и что-то бормотал о «втором кризисе», и я опять заснул. Вторично проснулся под своим обычным ватным одеяльцем, карт на стенах уже не было, и Шекспир с «Охотниками за микробами» вернулись на книжную полку. Но и без этих очевидностей я уже знал, что Мария Владимировна не придет, что она не собиралась приходить и обмолвилась своим обещанием из пустой вежливости. Я не знал, почему она так поступила, да и не думал об этом. Моя Мария Владимировна перестала существовать…
Марии Владимировны уж нет на свете. Она прожила долгую жизнь и чуть не до последних дней работала в школе. Я никогда не расспрашивал о ней школьных товарищей. И если минувшее все же всплыло, то помимо моей воли.
Это случилось на одной из наших традиционных встреч. Бывшая девочка Ира Букина последней видела Марию Владимировну. Та с удивительной теплотой вспоминала наш старый класс, делая единственное исключение для меня.
— За что же такая немилость? — спросил я.
— Ты не берег ее скромного достоинства, — наставительно ответила бывшая девочка Ира Букина.
— Вот как?.. В чем же это выражалось?
— А география — забыл?.. Ты вел себя ужасно!
— Господи, что за чушь!
— Ничего не чушь. Сколько лет прошло, а Мария Владимировна все спрашивала: «За что он меня так ненавидел?..»
Как трудно быть учителем, но и как трудно быть учеником!
