Как сторителлинг сделал нас людьми - [44]

Вечером 10 мая 1933 года нацисты по всей Германии сжигали книги, написанные евреями, модернистами, социалистами, большевиками и просто теми, кто «не соответствовал духу нации»[262]. Это был акт очищения немецкого языка. Десятки тысяч немцев в Берлине слушали речь Йозефа Геббельса, который кричал: «Нет упадничеству и моральному разложению! Да – приличию и морали в семье и государстве! Предавайте огню Генриха Манна, Бертольта Брехта, Эрнста Глазера, Эриха Кестнера». С ними на кострах пылали и детища Джека Лондона, Теодора Драйзера, Эрнеста Хемингуэя, Томаса Манна и множества других писателей.

Вдохновленные музыкой Вагнера, нацисты понимали, что персонажи книг чрезвычайно влиятельны и опасны. Они уничтожали их, чтобы было легче начать уничтожать живых людей.

Среди книг, сожженных в 1933 году, была пьеса «Альманзор» (Almansor), написанная в 1821-м немецко-еврейским писателем Генрихом Гейне. Именно оттуда знаменитая пророческая строчка: «Начав сжигать книги, они непременно станут сжигать и людей»[263].

8. Истории из жизни

– Сколько мне было лет, когда ты первый раз взял меня в море?

– Пять, и ты чуть было не погиб, когда я втащил в лодку совсем еще живую рыбу и она чуть не разнесла все в щепки, помнишь?

– Помню, как она била хвостом и сломала банку и как ты громко колотил ее дубинкой. Помню, ты швырнул меня на нос, где лежали мокрые снасти, а лодка вся дрожала, и твоя дубинка стучала, словно рубили дерево, и кругом стоял приторный запах крови.

– Ты правда все это помнишь или я тебе потом рассказывал?

– Я помню все с самого первого дня, когда ты взял меня в море[264][265].

Эрнест Хемингуэй. Старик и море

К тридцати одному году Дэвид был пьяницей и наркоманом. Перед тем как его уволили, был праздник Святого Патрика[266], и он как следует расслабился; однако назавтра пришлось расплачиваться. Бледный как мертвец, он еле дотащился до редакции, в которой работал, – единственным способом хоть как-то прийти в себя было втянуть пару полосок с края рабочего стола. Редактор вызвал его и сказал, что он может остаться на работе только при условии посещения реабилитационного центра. «Пока я на это не готов», – ответил Дэвид.

Он покорно очистил свой стол, после чего зазвал в бар своего лучшего друга, Дональда. Весь день они пили пиво и виски. Из одного заведения их вышвырнули, и они подрались на парковке. Дональд разозлился и отправился домой. Дэвид отправился в следующий бар: ему хотелось выпить и выместить свою злость на друга.

Он позвонил Дональду. «Я сейчас приду», – пригрозил он.

«Не делай этого, – ответил Дональд, – у меня есть пушка».

«Да ну? Тогда я точно иду».

Дэвид дошел до дома Дональда или доехал – точно он не помнил. Ему быстро наскучило стучаться в запертую дверь, так что он принялся колотить и толкать ее руками и плечами.

Открывший дверь Дональд держал в руке пистолет. Он крикнул Дэвиду, чтобы тот успокоился, иначе ему придется вызвать полицию. Дэвид оттолкнул его в сторону и, спотыкаясь, направился к кухне, по пути разбив окно. Там он схватил телефонную трубку и швырнул ее Дональду; из его руки текла кровь. «Ну давай, звони, черт побери! Звони им! Вызывай копов!»

К удивлению Дэвида, Дональд так и поступил. Через пару минут к дому подъехала полицейская машина. Дэвид выбежал в заднюю дверь и бросился к своему дому в восьми кварталах отсюда. По пути ему приходилось прятаться от полицейских в кустах и за деревьями. Добежав до квартиры, раненый Дэвид отключился.

Двадцать лет спустя Дэвид Карр, журналист из New York Times, работал над своими мемуарами. Едва приступив к книге, он решил задать несколько вопросов старому другу Дональду. Для начала он рассказал ему о том, что помнил о худшем дне своей жизни. Дональд выслушал его, на протяжении всего рассказа посмеиваясь и кивая головой: он помнил то же самое. Но, когда Дэвид упомянул пистолет, Дональд нахмурился.

Он сказал, что версия Дэвида была полностью верной, за исключением одной детали: пистолет был в руке самого Дэвида.

В автобиографии под названием «Ночь пистолета» (The Night of the Gun) Карр пишет: «То, с чем люди могут мириться, они помнят гораздо лучше, чем то, что было на самом деле».

В процессе написания книги Карр не полагался лишь на собственную память; он обращался к другим людям и описывал свою жизнь с разных сторон. На это у него было две причины. Во-первых, большую часть своей жизни он провел в практически бессознательном состоянии; во-вторых, «Ночь пистолета» вышла вскоре после бунтарского «Миллиона осколков» (A Million Little Pieces) Джеймса Фрея. Читатели просто не поверили бы преувеличениям еще одного бывшего наркомана.

В «Миллионе осколков» Фрей описывает свое отвратительное падение и последующее возвращение к нормальной жизни[267]. Это захватывающее и вдохновляющее произведение; благодаря ему Фрей оказался на «Шоу Опры Уинфри», после которого сумел продать тысячи экземпляров книги и разбогатеть. Впрочем, авторы специализирующегося на расследованиях сайта The Smoking Gun уличили его во лжи[268].

Большинство «скорее странных, чем невероятных» деталей из книги Фрея были полной выдумкой, что-то было просто приукрашено. Так, во время своего второго появления в гостях у Опры Фрей заявил, что история о лечении зубов во время реабилитации была полностью правдивой за исключением того, что на самом деле он не отказывался от обезболивающего. Почти все остальное было попросту сфабриковано: например, неправдой оказалось то, что Фрея якобы преследовали по закону в нескольких штатах сразу. Критики были возмущены. Бушевала сама Опра. Зрителям оставалось лишь наслаждаться развенчанием обманщика.