Как стать искусствоведом - [6]

Удача или провал сказываются на всех многочисленных участниках и разнородных сторонах выставочного процесса. От смотрительницы, уставшей сидеть на экспозиции возле мрачного произведения, до куратора, желающего поскорее отправить несложившийся проект в прошлое.

Делать серьезную выставку обычно нелегко: художник нервничает и срывается, смежные службы валят вину друг на друга, сроки переносятся непонятно по чьей вине, руководители процесса переходят на крепкие выражения и так зарабатываются, что порой не успевают даже как следует пообедать в любимом ресторане.

Удачные выставки случаются редко, запоминаются их организаторам и мозолят глаза всем остальным, делающим выставки незапоминающиеся.

Очень живой классик

Перед большой выставкой Юрия Савельевича Злотникова мне поручили съездить в Москву и помочь автору в отборе работ. Мастерская Злотникова находилась в одном из уцелевших столетних столичных переулков, опустевшем и будто нежилом, по сравнению с соседним нервическим проспектом. Беседовать Ю. С. начал не видя собеседника, еще через входную дверь до меня доносился его узнаваемый требовательный голос. В мастерской уже в коридоре стояли холсты, и мы сразу начали их перелистывать. На белом фоне цветные элементы вели свою особую жизнь, возникновение и эволюцию которой знал только автор. Холсты были похожи на Злотникова – каждый требовал внимания и каждый рассказывал свой неостановимый монолог. Линии возникали как тезисы, пятна утверждались как аксиомы, вся композиция выглядела как теорема. Сам художник называл это «сигнальная система». Было чувство, что мы перелистываем учебник квантовой (или какая там есть еще?) физики, автор которого стремится донести до меня, безнадежного гуманитария, смысл каждой страницы.

Через час я стал реагировать медленней, через два был способен лишь на междометия, через два с половиной я переполнился сигналами и замолчал. Через три Ю. С. решил сделать перерыв: «Сейчас будем обедать! У меня есть суп и второе. Готовил сам!» Одна из комнат мастерской была назначена гостиной-столовой с газовой плитой, буфетом и широким столом у стены. После возвращения из вселенной сигналов у меня гудела голова, сквозь закрытые окна в белую комнату набиралось апрельское солнце, стены казались новыми, не начатыми холстами. Ю. С., собирая на стол, двигался как командный игрок, вступая с предметами в спарринг, кого-то обводя, кого-то прессингуя. Один из его пасов принял в свои руки я: «Сними крышку!» В объемной эмалированной кастрюле стала видна не злотниковская гамма: поверхность забытого супа покрылась волшебной порослью – махровой плесенью нежных расцветок ар-нуво. Тут я впервые за день составил декламативное предложение: «Это надо вылить!» В туалете рядом со стиральной машиной висела авторская графика – рукодельная инструкция управления, перерисованная маркером на ватманском листе, где режимы стирки, в стиле художника, излучали нечто интенсивно сигнальное.

Вернувшись, я узнал о новом испытании: Ю. С. раскалял сковороду с тем, что он называл «рагу». Мне был выдан батон: «Режь!» Затем масло: «Мажь!» Отказываться было немыслимо, в том числе и от тревожащего меня рагу. Вероятность спасения пришла вместе с бутылкой: «Наливай!» Между тем художник и за столом продолжал свою речь, чьи отдельные фрагменты про генетику и музицирование я начинал узнавать. Воздух наполнялся словами, становилось всё теплее, послышалось какое-то зудение. Рядом с бутербродами на замасленном лезвии ножа муха вела себя как нетрезвая жертва гололеда. Я поднял голову: на липкой ленте под лампочкой оказалась коллекция насекомых в разных стадиях живости и подвижности. Похоже, тогда я впервые пил водку как лекарство.

Бутылка опустела, Ю. С. оставался полон сил и сделал первую ощутимую паузу с начала нашей встречи. Помолчав, вскинул свою монументально слепленную голову и произнес увесисто: «Знаешь, кто такой художник? Художник – это не футбол!»

Два месяца спустя, когда мы начали делать экспозицию его выставки, я встречал Юрия Савельевича ранним утром на Московском вокзале. На фоне стеклянной стены питерского ливня живой классик появился в обнимку с новым вагонным другом, продолжая обмениваться номерами телефонов с проводницей.

– Какая у вас погода! А у нас в Москве зонт не нужен.

Втроем пошли к гостинице. Друг с папкой работ, я с дорожной сумкой и невеселый художник.

– Такси!

А до гостиницы всего метров восемьсот. Ползвезды с трудом, но считается гостиница – бывшая страшная коммуналка, с легкими припахами прежней жизни. Лампочки в подъезде нет, чуть не растянулся наш художник. Сопроводил я друзей и пошел в музей под дождем. К часу дня наш герой подтянулся:

– Ничего кисленького нет? Монпансье? А «спрайт» вы не пьете?

Консьержку с собой привел из гостиницы, она, говорит, тоже художник, – очень мило. Собираем экспозицию. Ю. С. ходит, обижается: на меня, дескать, внимания мало обращают, два зала сами без меня уже собрали. Подходит ко мне, спрашивает интимно:

– Где можно поспать?

– В смысле?

– Ну, сидя поспать.

– А, это во дворе Мраморного дворца, пожалуйста, на лавочке.