Как спасти свою жизнь - [28]

А тогда я влюбилась в его письма. Он так хорошо писал, что казался мне красавцем, — ведь иногда и дикторы радио кажутся нам красивыми только потому, что нам нравятся их голоса. Конечно же, перед его отъездом в Бразилию я видела его, видела его веснушки, его голубые бусинки-глаза под короткими белобрысыми ресницами. Но письма его были так хороши, что я забыла его лицо. Два года длился наш заочный роман в письмах. Романтическая история в духе Ричардсона, почти восемнадцатый век. А потом он вернулся. Увидев вновь его свиное рыльце, я не смогла его полюбить. О, мне было так неудобно. И очень стыдно. С моей стороны это было крайне недемократично. Но разве бывает демократичная любовь? К сожалению, в нашем несовершенном мире существует полное несовпадение взглядов. И невозможно предсказать, что станет причиной любви: чуть-чуть кривая улыбка, слегка удлиненные передние зубы или то чувство, которое лавиной нарастает в тебе, когда щеку твою нежно щекочут волосы на его широкой груди. Мне очень жаль. Это придумано не мной. Я обязательно исправлюсь — в следующий раз.

И все-таки я старалась. «Индустриальные рабочие мира» не уступают человека без борьбы. Год за годом я боролась с собой, заставляя себя полюбить то, что просто невозможно полюбить. Я знаю, все несовершенство мира — это моя вина. Но мне так хотелось бы, чтобы мир был справедлив. Я решила сделать его хоть чуточку справедливее для Джеффри. Каждое утро в одиннадцать он мне звонил. И мы долго беседовали о литературе. Мы оба были так одиноки: у него не было никаких точек соприкосновения с женой, а я не могла поделиться с мужем своими переживаниями. Возможно, что мы спасли друг другу жизнь, висевшую на ниточке этих телефонных бесед. Они связывали нас с внешним миром. Я — дома — писала романы и стихи. Он — в конторе — байку о креме для рук и сонеты о лосьоне для загара. Как минимум раз в неделю мы вместе обедали, напиваясь допьяна и от души веселясь, объедаясь лакомствами и обмениваясь книгами, рукописями, открытками, сувенирами и тайными намеками. Иногда на горизонте возникало уродливое изголовье кровати. Проходило полгода (я подозреваю, что в глубине души Джеффри боялся меня), и тогда оно возникало вновь. Мы встречались у меня, обедали, а потом угощались друг другом на десерт — в моем кабинете, на старой обитой велюром лежанке, принадлежавшей еще моим деду с бабкой. После этого Джеффри так довольно урчал, будто я была кружкой пива. И мне требовалось еще полгода, чтобы снова собраться с силами.

Так развивался наш «роман». Шесть месяцев писем, телефонных звонков и совместных обедов за каждый половой акт или обед с «обнаженной натурой». И каждый раз после близости с ним я клялась себе: «Никогда!» В нем не было даже элементарной физической привлекательности. Но проходили месяцы, и я забывала, как он безобразен в постели, а через полгода уже готова была попробовать вновь. И тогда снова все вспоминала.

— Мы толком-то ничего так и не успели, — говорил Джеффри в такие дни. Он обдумывал разные приемы, верил в радости секса, возбуждающие ласки и прочую ерунду.

Я тоже размышляла, но совсем о другом. «Больше никогда!» — в очередной раз повторяла я. Но я любила его. Это был мой друг.

Я считала его страшно забавным и талантливым, любящим и остроумным, очаровательным, образованным, умеющим замечательно анализировать мои стихи. Поэтому я каждый раз убеждала себя, что нужно попробовать еще — в самый последний раз, — и этот самый последний раз был так же ужасен, как и предыдущий. Вот как обстояли дела с моим двойным Джеффри: одну его половину я любила от всей души, но физическая близость с ней была мне противна; я обожала заниматься любовью с другой половиной, но так и не смогла ее полюбить. Душевный разлад, думала я. Деление людей на любовников и друзей. Как всегда, я проклинала себя за неспособность свести их воедино.

Восемь вечера. Я застаю Джеффри за наброском сценария телерекламы жидкости для загара.

— Загар, загар, — говорю я со смехом, появляясь в дверях, — загорев, ты чувствуешь себя негром. Будьте не просто загорелыми — будьте Черными! Пользуйтесь преимуществами равных возможностей, нанимаясь на службу, чтобы вам не перебежали дорогу равные вам. Или не помешала ваша молодость.

— Ты явно хочешь, чтобы меня уволили, — говорит Джеффри и добавляет: — Привет, красотка! Ты неотразима, как всегда.

Может быть, Джеффри и некрасив, но он знает, как заставить женщину почувствовать себя красивой. А что еще нужно женщине: ощущение собственной неотразимости, немного напускной раскрепощенности — и через мгновение любой мужчина у твоих ног.

— Как дела? — спрашиваю я.

— Чтобы такое рассказать тебе про жидкость для загара, чего ты еще не знаешь о ней?

— Действительно ли для загара помогает куриный жир?

— Только еврейкам, — отвечает он.

Я сажусь в кресле и чувствую себя как дома — я у Джеффри в кабинете. Кабинеты друзей, разбросанные по Манхаттану, — это мои уголки Эдема, дом вдали от дома, места, где я могу укрыться от Беннета, от своего творчества, от самой себя.

— Как Ребекка? — спрашиваю я.

Ребекка — это жена Джеффри, урожденная баптистка, а ныне адвентистка седьмого дня и законченная шизофреничка.