Как спасти свою жизнь - [15]

— О чем ты думаешь? — спрашивает он.

— Какая же ты все-таки сволочь!

— Я?

Он не верит своим ушам. Он настолько убедил себя в том, что его несчастное детство сделало его вечной жертвой… Он не может представить себе, как это кто-то считает его сволочью!

— Зачем же ты путался с ними, если ты их так презираешь?

— Почему презираю?

— Неспособность к оргазму, вагинизм, — говорю я с издевкой.

— Это не презрение, а просто констатация факта.

— А мне кажется, это оскорбительно.

— Однажды Робин пришла ко мне в слезах, — продолжает Беннет. — Она была ужасно расстроена, что какой-то пациент наорал на нее, и мне пришлось ее утешать. Это случилось, когда ты была так погружена в свои проблемы. Я стал встречаться с ней каждые две недели. Мне кажется, я всегда чувствовал, что она неравнодушна ко мне. Я, помню, как-то даже говорил об этом доктору Стейнгессеру, еще задолго до того. «Почему вас удивляет, что вы можете нравиться симпатичной женщине?» — сказал он мне тогда…

«Симпатичная женщина», — повторяю я про себя, словно рассматривая это выражение с разных сторон. Интересно, почему это психоаналитики так любят Джеймса с его старомодным лексиконом? Почему бы им вместе с нами, грешными, не окунуться в жизнь XX столетия?

— Я был польщен, — говорит Беннет. — Она была такая привлекательная, к тому же по уши влюблена в меня, а ты тогда так напряженно работала…

— Какое гениальное наблюдение! — Я даже не пытаюсь скрыть своего негодования, и оно выплескивается на поверхность, подобно бурлящей лаве. Так мой несчастный страдалец-муж выражал протест против успеха жены: трахал Пенни в Гейдельберге, Робин — в Нью-Йорке.

— Я ведь тоже человек, — говорит Беннет, но это звучит неубедительно.

— А всегда строил из себя такого святошу!

— Неужели?

— Да, да, да, черт тебя побери! Это из-за тебя меня не покидало чувство вины — как будто только у меня были сексуальные фантазии. Я чувствовала себя маленькой провинившейся девчонкой. Сам-то ты притворялся, что выше этого, что тебе, видите ли, чужды и похоть, и страсть. Это-то и бесит меня больше всего. Ты заставлял меня стыдиться самой себя, прикидывался эдаким ангелочком! Если бы ты мне об этом рассказал… или хотя бы сказал: «Не переживай так, я и сам небезгрешен.» Но ведь ты делал вид, что тебе и в голову ничего подобного прийти не могло! Как будто я одна такая. Вместо того, чтобы меня успокоить, ты заставлял меня думать, будто я какой-то моральный урод. — Какой смысл был тебе об этом говорить? Ведь это было мое личное дело.

— Я это уже слышала. Да, тебе так было удобнее. Ты просто не хотел, чтобы я тоже чувствовала себя в этом отношении свободной, чтобы у меня тоже были интрижки. Но — знаешь что — у меня они все равно были… — При мысли о том, что я собираюсь рассказать, у меня начинает кружиться голова, но я уже не могу остановиться. От меня уже ничего не зависит, слова сами срываются с губ. Первый закон ревности по Ньютону.

— С кем это?

— Во-первых, с Джеффри Раднером, потом с Джеффри Робертсом.

— С Джеффри Раднером? — Беннет явно уязвлен. Джеффри, с которым он вместе работал, играл в теннис… Я в восторге: одно очко мне все-таки удалось отыграть.

— Из-за меня он частенько переносил дни приема — тебе и в голову бы такое не пришло.

Беннет, чувствуется, совсем пал духом:

— Я думал, эта английская сволочь был последним… Кажется, когда я вез тебя домой, ты обещала…

— Ничего я не обещала.

— Мне казалось, что психоанализ…

— По-твоему, психоанализ — это панацея от всех бед… Лекарство против любви, беспокойства, против любых сексуальных проблем… Кстати, мы с Джеффри назначали свидания после сеансов психоанализа. Так это и началось. Я шла по Парк-авеню от дома № 940, а он — от № 945. Где-то посередине мы встречались и шли выпить кофе. А иногда, чаще всего после обеда в пятницу, мы занимались любовью у него в кабинете.

Я говорю это так спокойно, словно мне все давалось легко, словно не было ни страха, ни дурных предчувствий… Нет, все было гораздо сложнее. Эта дурацкая история стоила мне стольких нервов, я уже не говорю о вечных муках совести. Хорошо, что сейчас она пришлась как нельзя более кстати, и, главное, я извлекла ее на свет неожиданно — так фокусник вытаскивает зайца из совершенно пустой шляпы. Эта связь доставила мне мало радости, намного меньше, чем то чувство торжества, которое я испытывала сейчас, в эту минуту. Однако Беннету в этом признаваться не стоило. Напротив, нужно было все максимально приукрасить.

— Джеффри оказался прекрасным любовником. Он, если пользоваться твоей терминологией, как никто другой, способен получить удовольствие. Иногда он откалывал такие номера — ты бы никогда до такого не додумался. Например, слизывал яблочный джем у меня с одного места…

— Прямо в кабинете? На кушетке? — В голосе Беннета теперь слышится презрение. — Так значит, вы нарушали предписания своих аналитиков, раз занимались этим прямо на кушетке…

Неожиданно я вспоминаю, что до кушетки-то мы как раз и не добрались — Джеффри был слишком суеверен, — но я никогда не признаюсь в этом, не доставлю Беннету такого удовольствия.

— Лично мне понравилось, — говорю я с наигранной веселостью. — Попробуй, не пожалеешь.