Как росли мальчишки - [43]

Павлуха был из городских и ещё не знал, что такое шершни. Ничего не подозревая, он насвистывал песенку и шёл к нам:

— Вы от кого прячетесь? — спросил он.

Я и Грач промолчали, а Лёнька хихикнул и сразу же сообразил.

— А ты смелый? — спросил он в ответ.

— А что?

Павлуха недоуменно смотрел на нас.

— Ну, смелый? — настаивал Лёнька.

— Конечно же, — снисходительно согласился он.

— И сильный?

— Конечно.

— Ну, тогда на хворостину и иди перебей этих насекомых.

— А они что, вредные?

— О-о, ещё какие, почти как ты.

Павлуха свысока резанул Лёньку своим строгим взглядом, но от подзатыльника воздержался. Он решил доказать свою силу в другом — взял хворостину и молча пошёл на шершней.

Павлуха успел махнуть хворостиной раза два — не больше. Потом дико заорал, закувыркался по траве и, вскочив, пустился прочь от кишащего клубка. Рой с разъярённым жужжанием устремился за ним. Павлуху, наверное, спасло лишь то, что он споткнулся и кубарем закатился в кленовые заросли, которые зеленели позади илюшкинского огорода.

А вечером мы смотрели на его физиономию и нам было страшно: с каждой минутой Павлуха становился всё полнее. Глаза у него совсем заплыли, остались одни узенькие щёлочки, а губы были, как у лошади и даже толще, и он не мог говорить — только шмыгал огромным лоснящимся носом. Бабка Авдошина успокаивала его:

— Всё энто не беда и даже хорошо. Не будешь хворать ревматизмой, да и впредь умнее станешь.

Но сама утирала слёзы и, глядя на приёмыша, качала из стороны в сторону головой.

Впрочем, опухоль быстро прошла и Павлуха стал прежним. А в память о том дне мы дразнили его «Укушенный», и эта кличка ему очень не нравилась.

…Сегодня Павлуха Долговязый был окружён вниманием. Он демонстративно и не торопясь подвязывал к валенкам коньки. И все его ждали.

— Скорей! — торопили некоторые мальчишки.

Павлуха должен был опробовать лёд. Наконец он сказал:

— Всё, норма.

И подёргал коньки на валенках, проверяя прочность крепления. Вскочив, зашагал к озеру.

Ребята перестали галдеть, и наступила тишина. Даже вороны, пристроившись на голых вётлах, замолчали и чего-то ждали. И завидовали нам.

— Почётно быть первым, — тихо сказал дядя Лёша, и скуластое лицо его побледнело, сделалось каким-то напряжённым.

— И страшно, — признался Лёнька, но кто-то толкнул его локтем. А Павлуха Долговязый медленно заскользил: шаг, другой.

Лёд угрожающе затрещал, из-под коньков разбегались белые паутины-трещины.

— Эй, куда тебя, беса, понесло? Утонешь, проклятый! — завопила с берега лесничиха Портянкина и, громыхнув о мёрзлую землю порожними вёдрами, замахала коромыслом. — А ну вернись! Вернись счас же!

— Погоди ты. Не мешай, — попросил её дядя Лёша, и опять наступила тишина.

Но Павлухино сердечко дрогнуло, и он начал разворачиваться и медленно отступать. Временами в нерешительности останавливался, и тогда лёд ещё больше трещал и слегка волновался.

Мы все закричали:

— Не стой! Не стой!

Тонкий лёд не любит, когда стоят. Тут уж иди либо вперёд, либо назад. И Павлуха бросился наутёк к берегу. Он снова стоял на мёрзлом иле рядом с нами и часто дышал, а длинные его ноги мелко дрожали.

— Н-нет, рано ещё. Слабый лёд, — сказал он. И не хотел глядеть никому в глаза.

Кто-то крикнул:

— Струсил!

Это слово будто ударило Павлуху. Он сжал свои большие красные кулаки и спросил:

— Кто это крикнул?

Все молчали.

Но Павлуха не унимался: когда всерьёз струсишь, не хочется в этом признаться, и тем хуже, если тебя в трусости уличают. Тут уж совсем неприятно.

Но дядя Лёша Лялякин похлопал Павлуху по плечу и сказал:

— Ничего, бывает. Правда, не со всеми.

Скуластое лицо его стало каким-то разочарованным, словно он недоволен нами, мальчишками. А растерянные серые глаза будто спрашивали: «Ну что, так и решим? Слабый лёд?» Лесничиха Портянкина, угадывая его мысли, проворчала:

— Не подстрекай, старый идол!

Она зачерпнула воду из полыньи, что у самого берега, и пошла к своему дому, плавно переступая дородными ногами. И даже не оглянулась, потому что на самом деле ей до нас никакого интереса не было. А ворчала она так, для виду. И тут — этого никто не заметил — на лёд ступил Грач. Он осторожно скользил от берега, постепенно набирая скорость. Лёд снова угрожающе затрещал, заколыхался позади него волнами, но Колька не обращал внимания. Вот он развернулся и пошёл вдоль озера, туда, к старым голым вётлам, и призывное гуканье льда под его коньками зажигало наши души, вселяло уверенность. И даже всё время ожидавшие чего-то вороны снялись с вётел и по-своему приветствовали первооткрывателя. А на лёд следом за Колькой выходили мальчишки, им тоже хотелось рискнуть. Лёд ещё больше волновался и трещал, но не так уже было страшно. Все знали: он выдержит человека.

И катилось в лес, и повторялось эхом многоголосое гуканье коньков, радостный и победный крик мальчишек.

И Лёнька как-то мудрёно и в то же время слишком просто сделал заключение:

— А ведь я тоже, наверное, смог бы стать первым, и Павлуха Долговязый бы смог, и все.

Он задумчиво вздохнул. Дядя Лёша Лялякин поддержал его:

— Конечно, смог бы, если бы понадобилось. В атаку идут все, надо только кому-то первому встать и поднять за собой остальных. Это очень важно.