Как разбудить в себе Шекспира - [36]

.

Карнавал оказался живуч – и несмотря на следующие эпохи, принесшие совсем другую эстетику, элементы карнавала остались не только в народной жизни и фольклоре, но и в большой литературе. Николай Гоголь – наиболее яркий из хронологически близких нам носитель карнавала в своем творчестве. Мы видим описания народно-праздничной и ярмарочной жизни с переодеваниями и мистификациями, с едой, питьем и сексом, с веселой чертовщиной в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Мы видим ту же народную жизнь и гротеск в «Миргороде», «Вие» и «Тарасе Бульбе». Хома Брут – это почти Панург или брат Жан, он Шут, Трикстер. Мир «Мертвых душ» – тоже пространство карнавала, веселой преисподней, с ее живыми мертвецами, путаницей, людьми, похожими на медведей, коробочки, прорехи, с веселыми карнавальными фамилиями и наименованиями (Пробка, Коробочка, Плюшкин, Тьфуславль). Кстати, вспомните фамилии из его пьес: Яичница, Держиморда, Земляника, Ляпкин-Тяпкин. Есть в текстах Гоголя пары смерть-жизнь, высокое-низкое, низ-верх, есть каталог, есть хвала-брань («Черт вас возьми, степи, как вы хороши!»).

А теперь давайте поищем карнавал в сценарии Алексея Германа и Светланы Кармалиты «Хрусталев, машину!».

Мы встречаем перевернутое пространство, в котором происходит гибель старого мира и рождение нового (цикл “смерть-жизнь”): привычная жизнь Глинских трещит по швам и вот-вот рухнет. Мы видим Короля – это генерал Глинский, он король и в своем госпитале, где ему все подчиняются, и дома. Под обаяние Глинского попадают многие женщины, и он кладет им свою руку на лицо (его руку то целуют, то облизывают ему палец) – жест короля или епископа, то есть человека, наделенного властью. Но Король чувствует, что трон под ним шатается: прислуга понемногу наглеет, сын пишет на отца донос, приходится «уплотниться» – взять к себе двух оставшихся от репрессированных родителей девочек, родственниц, которые живут в шкафу и без прописки, что может стать поводом для доноса, а в стране разворачивается дело врачей, – идет 1953 год, паранойя Сталина расцветает. В госпитале, которым руководит Глинский, тревожно: генерал чувствует слежку и предстоящий арест, от напряжения и страха он впадает в запой. Опасаясь провокации, Глинский прогоняет Линдемана, который привез ему весточку от родственников из Стокгольма.

Следующий предвестник перемен – Двойник: в госпитале появляется пациент, который очень похож на Глинского.

«– В истории болезни значится, – Глинский поднял вверх палец, – что Стакун был помполитом отдельного железнодорожного батальона Сахалинской дороги в 1932–35 годах. Лекпомом того же батальона в этих годах был я. Но мы не встретились.

Радио передавало “Клуб знаменитых капитанов”. Барон Мюнхгаузен нес какую-то околесицу о Волго-Доне.

– Ты пьянь запойная в генеральской форме, – вдруг медленно и ясно произнес Стакун, подтягивая длинные белые слабые свои ноги, – а может, это я тебя не видел в батальоне… А может, это и не ты был в батальоне, а может, это я был лекпом Глинский в батальоне».

Генерал настораживается: известно, что во времена сталинских репрессий для некоторых осужденных заготавливали двойников – тех, кто будет давать показания в суде, пока оригинальный вариант человека, обезображенный после пыток, будет валяться в застенках. Все это подсказывает Глинскому, что нужно спасаться: он пишет записку жене, где сообщает, что разводится с ней (чтобы спасти ее от репрессий), и ночует у учительницы своего сына, с тем чтобы утром сесть на поезд и уехать из Москвы. Это не удается – на вокзале его ловят энкавэдэшники.

Теперь давайте снова вернемся в Средневековье. Бахтин рассказывает, что для карнавала характерны такие фигуры, как шуты и дураки – причем это не актеры, исполняющие роли, нет, шут и дурак оставался таким всегда. «Они являются носителями особой жизненной формы, реальной и идеальной одновременно, – пишет Бахтин. – Они находятся на границах жизни и искусства (как бы в особой промежуточной сфере)».

Дурак или Шут – это, по сути, Трикстер (англ. trickster – обманщик, ловкач) – дублер культурного героя, наделенный чертами плута, озорника, тот, кто нарушает правила, но не во имя зла, а чтобы поменять суть игрового процесса, ситуации и жизни, Трикстер существует во имя обновления. Примеры Трикстеров в литературе: Панург, барон Мюнхгаузен, Гекльберри Финн, Швейк, Остап Бендер, Коровьев, Макмерфи, Иван Бабичев, Гамлет, Иисус Христос, Гарри Поттер, Одиссей.

В сценарии «Хрусталев, машину!» мы видим рождение Шута – его генезис из фигуры Короля.

1. Трон шатается.

2. Появляется Двойник – символ того, что царство Короля уже переворачивается.

3. Король чувствует опасность и пытается спастись.

4. Попытка спастись терпит крах.

5. Инициация Короля – теперь он больше не Король.

6. Проверка: попытка быть Королем терпит неудачу.

7. Герой возвращается в свою старую жизнь, но теперь он уже другой – невозможность быть на старом месте.

8. Герой сбегает из своей прежней жизни и начинает новую жизнь – жизнь Шута.

Итак, Глинского ловят на вокзале энкавэдэшники. Его сажают в фургон «Советское шампанское», где и происходит обряд инициации – групповое изнасилование уголовниками. Глинский больше не Король, это доказано тем, что он не может делать то, что раньше: он не смог вылечить Сталина. Сталин умер, дело врачей закрыто, Глинский может вернуться к своей старой жизни, он делает попытку, но не выдерживает и сбегает. Последний эпизод – жизнь Глинского в поезде, где он показывает фокусы: он стал Шутом. Итак, переворот свершился, Шут – это король карнавала, и поскольку жизнь при Сталине – это антижизнь, антимир, который живет не по правилам, не по закону, то в этой жизни Король может быть только Шутом, то есть – королем наизнанку.