Как работают над сценарием в Южной Калифорнии - [33]
Уильям Голдман
Большинство сцен бывает не по существу. Люди редко действуют и творят напрямую. Боятся. Думаю, большинство людей по жизни стараются приспособиться, но в основе их приспособленчества лежит страх, подавленный гнев или и то и другое. В драматической ситуации все это всплывает на поверхность. И это нелегко показать, но иначе сцена будет недостоверной.
Роберт Таун
Сцена не будет «работать», если ломать героев в угоду сюжету.
Том Рикман
Хорошая сцена — та, которая вливается в повествование естественным образом, без «швов», когда она кажется тем, что неизбежно.
Билл Уитлифф
Каждая сцена сама по себе — одноактная пьеса. Но это не самостоятельная пьеса, она естественным образом связана с предыдущей и последующей сценами, образуя часть более крупной конструкции — сценария. Классическая конструкция предполагает, что в каждой сцене есть «свой» главный герой. В лучших сценах присутствует цель, препятствия, кульминация и разрешение. Стоит заметить, что главный герой сцены и главный герой фильма — не один и тот же человек.
Вместо того чтобы усложнять работу, создавая необходимость режиссеру или актерам и отыскивать главного героя в каждой сцене, лучше если из сценария совершенно очевиден ответ на вопрос: чья это сцена? Или так: чья потребность (или чья цель) приводит к необходимости возникновения этой сцены? Даже в сценах, где присутствует главный герой истории, вовсе необязательно, что сцена возникла из его потребностей и целей.
В фильме «К северу через северо-запад» первоначальная встреча протагониста, Роджера Торнхилла, и антагониста, Филиппа Вандамма, случается после того, как Торнхилла похищают люди Вандамма. Сцена «принадлежит» Вандамму, когда он старается разоблачить человека, которого считает секретным агентом, притворяющимся нетерпеливым и раздраженным рекламщиком. В фильме «Воспитание Малыша» «торжественный финал» — сцена, в которой почти все основные герои и оба леопарда оказываются в тюрьме, — «принадлежит» шерифу, второстепенному, хоть и запоминающемуся, персонажу, и его желание разобраться во всем до конца и движет сценой. Потому она, собственно, и возникает.
Драматическая сцена описывает один из аспектов, один из эпизодов развивающегося основного конфликта, но не дает его разрешения[26]. Если сцена ведет к полному и абсолютному разрешению, она лишает историю движущей силы, и чтобы вновь запустить ее, придется тратить драгоценное экранное время. Главный герой истории либо приближается к цели, либо, напротив, удаляется от нее: например, в начале сцены он ближе к цели, а в конце — дальше от нее, либо наоборот. Последующая за этой сцена также должна содержать развитие истории в целом и снова позиционировать протагониста касательно его цели. В общем, по мере развития истории переходы от надежды за героя к опасению за него же должны становиться сильнее, отчетливее и делаться более выраженными.
В фильме «Шейн» после потасовки Шейна и Старретта с людьми Райкера в магазинчике городка, когда миссис Старретт их помирила, в нескольких последующих сценах действие истории сдвигается. Мы видим, как Райкер осуществляет подлый план изгнания поселенцев с принадлежащих им земель, а потом узнаем о желании Торрея отомстить Райкеру. Хотя Шейн не присутствует ни в одной из них, эти сцены делают все более зыбкой его решимость сдержать слово и больше не браться за оружие — ведь оно вступило в конфликт с желанием заступиться за фермеров, которые так хорошо его приняли. Позднее, когда люди Райкера убивают Торрея, давление на Шейна усиливается, а следовательно, усиливаются наши надежды и опасения.
Часто стыки между сценами незаметны. Вместо того чтобы написать несколько разных сцен, авторы вплетают крошечные кусочки информации внутрь и вокруг сцен, имеющих другие цели. Например, нам показывают, как герой подслушивает или случайно видит то, что, по мнению прочих героев, он знает. Иногда мы видим спрятанный в кармане плаща пистолет, не заметный второму герою, обручальное кольцо или деньги, необходимые для осуществления цели. Опытный сценарист соединяет эти детали так, что мы не замечаем «швов» на месте соединения по факту параллельных сюжетных линий. Разные линии сплетаются в один континуум, который мы и видим на экране.
Сцены — драматические или комедийные — являются строительными блоками, из которых сооружается сценарий. Сценарист, который не может построить яркую и убедительную последовательность драматических сцен, вряд ли сможет удержать внимание публики, какой бы захватывающей его история ни казалась в кратком изложении.
Как и сюжет в целом, каждая сцена должна отвечать формуле «Некто отчаянно хочет чего-то и сталкивается с трудностями, добиваясь цели». Здесь некто — тот, кому «принадлежит» данная сцена, то, что ему нужно — цель, а трудности — препятствия (часто их несколько). Сцена должна как минимум отвечать на вопросы: с кем, где, когда и что происходит, но чаще всего сцены должны содержать в себе куда больше. Иногда они отвечают и на вопрос «почему?», иногда вводят нового, значимого героя, что требует красноречивой и запоминающейся сцены, иногда сцена содержит скрытую иронию, откровение или знаменует временной переход (реже переход в самой сцене), иногда в сцене имеется анонсирование или элементы будущего, которые намекают, как могут развиваться события в дальнейшем, а иногда одно действие служит лишь для того, чтобы помочь создать другое.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.