Как прекрасно светит сегодня луна - [31]

А кто Хикли отправил в Среднюю Азию за хлебом, когда голод настал? Привез он хлеб — не только я, но и дети, все шестеро, и твоя мать, и Магдан, и старик, мой отец, на этом хлебе продержались, когда кругом люди, как мухи, мерли! А дом, в котором сейчас Нафиса как в собственном живет, — кто его спас? Когда то белые, то красные, то зеленые налетают на деревню и орут: «За нами! За нами!» И все как полоумные хватают ружья и топоры, бегут за ними неизвестно куда!.. А через два дня другие какие-нибудь наезжают на своих конях и со своими знаменами. В воздух из пистолетов палят, орут: «За нами! За нами!» И у кого мужчин в доме нет, кто, значит, за какими-нибудь голубыми ускакал, того дом и палят…

А я ведь сумела! И тот дом, в котором она, Нафиса, живет, и свой, и хромого Кашви дом — спасла ведь!.. Только, когда красные пришли, тогда я твоего дедушку отпустила… — Вздохнув: — И потому у меня нет чувства к Нафисе! Не сами они построили этот дом. Дед твой его выстроил. А они что сделали в своей жизни? Так — живут себе! Не властные ни в своей жизни, ни в удаче! Без особой красоты их жизнь! И жалко мне, что у твоего деда, у такого прекрасного да сильного дерева, такие мелкие да кисленькие яблочки уродились! А надо, чтобы порода не мельчала… Нельзя, если день настал, ожидать вечера, а вечер настал — ожидать утра! Самому надо кроить свою жизнь! Быть хозяйкой судьбы!.. А кому я зло причинила, милая, тех я все равно не забываю. Они все вон… — кивнула она в сторону окна, — говорят, что я богатая… Так ведь я своими руками все делаю. Никого не прошу. Восемьдесят мне, а я ни у кого помощи не прошу. Вот присылает мне мой сыночек из далекого Владивостока деньги, каждый месяц пятьдесят рублей. Так ведь я их не трачу. Я на внучат их оставляю. А то, что пчелы, да гуси, да куры, да овцы, да бычок, да индюшки, — они же мне нужны! Ведь я с ними разговариваю! А с кем же мне говорить? Сыночек-то мой, Мавзир, на военной службе. Его не отпускают. Вот я и разговариваю со всякой тварью. Вон, видишь, куда она залетела? — Ханифа-эби взглянула на пчелку, летающую вокруг лампочки, проворно влезла на стул, поднесла гусиное перышко к пчеле. Потом слезла со стула, стряхнула пчелу в щель, уселась на табурет и пригорюнилась. — Ласточка моя! Ведь трудно одной-то! Ведь лягу вечером, а утром, может, и не встану! Вот прошлой осенью воры ко мне полезли. К одинокой-то старухе! Проснулась я ночью, слышу — щеколда у двери звякает. Поняла я, что чужие люди. Зажгла лампу, схватила вот этот прут, — показала она на железный прут, стоявший возле печки, — да как закричу! — И она закричала оглушительно: — «Ахмет! Ришад! Ринат!..» Ну, пугливые оказались воры. Сели быстренько в сани и умчались. Я кричу соседу: «Даян, Даян!» — а он так и не вышел! Утром спрашиваю: «Что ж не вышел?» А он отвечает: «Не слышал». Один-то раз вот так напугаешь воров, а в другой раз…

— А почему Рифа не позвали? Или Нафису? — спросила я.

Ханифа-эби зорко взглянула на меня и прищурилась.

— Чтобы быть им благодарной! Что они мне жизнь спасли, от темных людей оберегли! Ну уж нет! Это Масалим меня любил, дедушка ваш! Это он для меня был как солнце на небе! А внуки его? Как они меня всю жизнь называли? Волчицей? Ну, я волчица и есть! Для них так и останусь волчицей до конца своих дней!..

…Недавно в Москву приезжал родственник, из Башкирии. Рассказал, что Ханифа-эби умерла в прошлом году в собственном доме. Ее, как сказал родственник, «хватил удар». Она могла бы доползти до двери, позвать кого-нибудь на помощь. Но она этого не сделала…

Рассказ мамы про дедушку

Хочешь, чтобы я тебе рассказала про дедушку, но я уже столько рассказывала! Он был высокий, стройный, лицо белое, глаза зеленые, красавец… Ах, про мятеж рассказать? Про «вилочников»? Хорошо, включай свой магнитофон, я теперь его не боюсь. А телевизор не выключай, краски у твоего телевизора хорошие, вернусь в Уфу, скажу твоему брату, пусть такой же купит, смотреть приятно, нервы успокаивает, особенно когда пейзаж. А это что — фильм? Ну, ладно, звук приглуши, но пусть показывает, не выключай… Так вот, этот мятеж случился в девятнадцатом году, а может в двадцатом, точно не помню. Зимой это было. Собрались мы в гости в соседнюю деревню; мама, Магдан, Миргалим, Мушарафа, я и отец — дедушка ваш. Заложили сани, надели шубы, у мамы — на лисьем меху шуба была, а у отца — на волчьем, шали пуховые, платки накинули, сейчас поедем. Вдруг видим, скачут по улице верховые, человек десять, все черные, бородатые, у кого — вилы в руках, у кого — палки, подъехали к нашему дому — и во двор; дом наш самый видный в деревне был. Кричат: «Мы захватили вас, вашу деревню, покидайте свои дома, седлайте лошадей, поезжайте в соседнюю деревню, с нами!» Дедушка велел всем нам оставаться дома, а сам вышел к ним и говорит: «Поняли вас, исполним все, что вы сказали, не сомневайтесь, поезжайте дальше!» И верховые помчались в следующую деревню, дальше народ поднимать… А дедушка созвал всех мужчин деревни и сказал им: «Земляки, это дело нешуточное, добром это не кончится, не будем им подчиняться. Сделаем вид, что ушли из деревни. Прячьте жен, детей, уводите лошадей подальше, запирайте ворота, ставни, но сами с места не трогайтесь. А я буду за караульного, буду их поджидать, всякие разговоры с ними вести…» Ну, послушался народ, все попрятались, кто в баню, кто в подпол, лошадей подальше увели, мать с братьями и сестрами в соседнем доме спрятались, у Фатимы-абыстай