Как остановить время - [47]

– Посмотри на мужчину, к которому она прилипла. Ты о такой любви толкуешь?

– Нет. Ну да. Но и о другой тоже.

Шекспир кивнул. В его глазах блеснули слезы. Возможно, от дыма.

– Я замолвлю за них словечко. Скажи этим девушкам, пусть продают здесь свои яблоки.

И они стали торговать яблоками в театре.

Все шло как по маслу, хотя всякий раз, слушая монолог Жака, я волновался. Ведь я был актером в жизни. Я постоянно носил маску. Какова будет моя следующая роль и когда мне придется ее играть? И как мне расстаться с нынешней ролью? Ведь это значило бы покинуть Роуз.

Вечером я сообщил Роуз, что они с Грейс могут работать в «Глобусе», потому что «мистер Шекспир все устроил»; мы были на седьмом небе от счастья. По пути домой я купил колоду карт. Ночь напролет мы, празднуя победу, хохотали, пели песни и ели пироги с Олд-стрит, щедрее, чем обычно, запивая их элем.

Разговор коснулся того, что Грейс очень повзрослела – прямо-таки настоящая женщина, и вдруг она с присущей ей прямотой сказала мне:

– Скоро я тебя перерасту.

И расхохоталась, потому что выпила лишнего. Она и прежде пила эль, но не четыре же кувшина кряду.

Но Роуз было не до смеха.

– Это правда. Ты ни капли не изменился.

– Это потому, что я счастлив, – неуверенно возразил я. – Живу без забот, и морщинам взяться неоткуда.

На самом деле забот у меня было хоть отбавляй, но до первой морщины мне предстояло прожить десятки лет.

В перерывах между музыкальными интерлюдиями я наблюдал за Роуз, а она, в свою очередь, высматривала меня на моей верхотуре. Что было в этом безмолвном обмене взглядами посреди переполненного театра? Магия. Тайна, известная лишь двоим.

Тем временем театральный сезон продолжался, и зрители буйствовали все больше. В день открытия сезона – в присутствии королевы и придворных – не было ни одной потасовки, а вот теперь не проходило и дня, чтобы в яме партера, где стояла чернь, не вспыхнула стычка. Однажды один из зрителей, не поделив с соседом местную проститутку, оттяпал тому ухо устричной раковиной. Я очень волновался за моих девочек: ведь они стояли внизу, а я сидел себе в безопасности наверху, дыша разреженным воздухом галереи; тем не менее все шло хорошо, они радовались тому, что продавали вчетверо больше фруктов, чем на уайтчэпелском рынке.

Но однажды свинцово-серые тучи принесли беду.

Я играл «Что тот возьмет, оленя кто убил?». Эту песню, как и прочие из постановки, я мог бы сыграть даже во сне, и уже дошел до середины, когда кое-что случилось. Сидевший на скамье гнусный вислогубый тип стянул у Грейс яблоко. Она потребовала, чтобы он заплатил за него пенс, но тот впился в яблоко зубами, отмахиваясь от Грейс, как от мухи. Плохо же он знал Грейс! Она громко закричала – слов я не разобрал, но догадывался, что она честит нахала. Другому зрителю – седому гнилозубому здоровяку в провонявшей элем одежде – это не понравилось, и он толкнул Грейс на пол. Яблоки рассыпались, перемешиваясь с песком, ореховой скорлупой и устричными раковинами. Мне тут же вспомнились разбросанные на Фэйрфилд-роуд сливы. Многие потянулись за дармовыми яблоками, началась толкотня, превратившаяся в общую свалку.

Грейс вскочила на ноги. Первый тип, яблочный вор, схватил ее и, состроив страшную рожу – что твоя горгулья, – засунул язык ей в ухо.

Я перестал играть.

Актеры внизу продолжали петь. Сидевший рядом со мной Хэл, не выпуская из рук флейты, наступил мне на ногу. За спиной у меня неодобрительно охнул Кристофер. Я заиграл снова, но тут увидел, что Роуз бросила свою корзину и ринулась сквозь партер на помощь сестре. Она подлетела к Грейс – та никак не могла отделаться от мерзавца, лизавшего ее ухо, – и тут ее поймал приятель яблочного вора; он задрал ей юбку и запустил под нее руку. Роуз отвесила ему пощечину, он дернул ее за волосы; я прямо-таки почувствовал, как ей больно; тем временем Грейс с маху двинула своего мучителя локтем в физиономию и разбила ему нос. Дальнейшего я не видел, потому что уже карабкался на дубовые перила балкона, держа лютню наперевес, как дубину. Под тысячеголосый вздох изумления я спрыгнул вниз на подмостки, угодив прямиком в Уилла Кемпа. Я оттолкнул плечом самого оторопевшего Шекспира и, сделав рывок, спрыгнул со сцены на подмогу Роуз и Грейс.

Обежав партер сбоку, я вклинился в разъяренную толпу. В меня полетели яблоки и орехи. На сцене как ни в чем не бывало шло своим чередом представление, но я сомневаюсь, что даже те, кто сидел на пятипенсовых местах, могли разобрать хоть слово: такой гвалт стоял в яме и на скамьях. Даже сидевшие на балконах зрители орали, негодовали и осыпали меня дождем всевозможной снеди.

Роуз была уже вне опасности: избавившись от наглого распутника, она бросилась на подмогу Грейс, чью шею сдавила борцовским захватом толстая мужская ручища.

Вместе с Роуз мы помогли Грейс высвободиться.

Я схватил сестер за руки и решительно сказал:

– Пошли отсюда!

Но над нами нависла новая угроза.

Мы с трудом пробирались к выходу из театра, когда путь нам преградил один из зрителей, занимавших дорогие места. Раньше я его не приметил; думаю, и он не видел меня до того, как я спрыгнул с галереи. Высокий, крепко сбитый, с редеющими прядями волос, едва прикрывавших череп, он стоял перед нами, сжимая мощные кулачищи мясника; одет он был лучше, чем при нашей последней встрече.