Как остановить время - [32]
Я почти добрался до Лондона. Один житель деревушки Хакни, сильно шепелявя, поведал мне, что если я направляюсь в Лондон, то лучше двинуться через Боу – там на Фэйрфилд-роуд проходит ярмарка «Зеленый гусь», где я смогу заморить червячка и поглазеть на «разные диковины». Я дошел до Фэйрфилд-роуд. «Диковины» начались сразу: стоявшая посреди улицы корова уставилась мне в глаза, будто хотела поделиться со мной чем-то важным, но ее порыв тут же угас, растворившись в разделяющей людей и животных пропасти.
Миновав корову, я пошел дальше; по обе стороны дороги стояли дома. В отличие от других деревушек они тянулись и тянулись ровными рядами и между ними почти не было пустого пространства. Я понял: это уже Лондон. Впереди виднелась заполонившая улицу несметная толпа народу.
Я вспомнил, до чего моя мать ненавидела толпу, и испугался ее страхом – так у человека болит ампутированная конечность.
Подойдя ближе, я был оглушен шумом. Вопли зазывал, крики торговцев. Пьяный хохот перебравших эля выпивох. Хрюканье, мычание и блеянье домашней скотины.
Визг волынок. Пение. Сущий содом.
Никогда прежде не видал я ничего подобного. Первобытный хаос. То полубредовое состояние, в котором я находился, делало это ощущение только острее.
Вокруг толпились люди. Сплошь незнакомые. Из их скопища то и дело, словно стаи летучих мышей из пещеры, вырывались взрывы хохота.
Краснолицая старуха, пыхтя, точно ломовая лошадь, тащила на деревянном коромысле два короба, полные рыбы и устриц.
Возле наспех сколоченного загона для свиней дрались двое мальчишек.
Прилавок с пирожками.
Хлебная лавка.
Редиска.
Кружева.
Девчушка не старше десяти лет несла полную корзину вишни.
По обе стороны улицы стояли лотки с жареными гусями.
В лужице воды плавали листья салата.
Проходивший мимо весельчак тыкал пальцем в пьяницу, безуспешно пытавшегося подняться на ноги:
– Колокол только два часа пробил, а прохвост, гляньте-ка на него, уже успел набраться!
Кролики.
Два живых гуся – они шипели и махали друг на друга крыльями.
Еще свиньи. Еще коровы. Еще пьяницы. Много пьяниц.
Неопрятного вида сиротка вела хорошо одетую слепую женщину.
Хромые попрошайки.
Захмелевшая баба, прижавшись к случайному прохожему, схватила его за промежность и что-то зашептала ему в ухо – наверняка какую-нибудь похабщину.
От пивных палаток доносился шумный гомон.
– Великан из Нидерландов! – вопил зазывала. – Карлик из западных графств! – Очевидно, он рассчитывал, что, играя на контрасте, быстрее заставит публику раскошелиться.
Шпагоглотатель.
Уличный скрипач. Волынщик. Флейтист бойко наигрывал балладу «Три ворона», а сам не спускал с меня подозрительных глаз.
А запахи, запахи! Жареного мяса, эля, сыра, лаванды, свежего дерьма.
У меня снова закружилась голова, но я все брел и брел вперед.
Голод, разбуженный ароматами разнообразнейшей снеди, прямо-таки раздирал мне нутро. Я подошел к одному из прилавков с гусятиной. Жареное мясо пахло так аппетитно, что я буквально приклеился к месту.
– Почем гусятина?
– Три шиллинга, малый.
У меня не было трех шиллингов. По правде говоря, у меня совсем не было денег.
Я неуверенно сделал шаг назад. И наступил кому-то на ногу.
– Смотри, куда прешь, малый!
Малый, малый, малый.
– Да, малый, и что? – буркнул я, хотя в то время восемнадцатилетний парень считался, бесспорно, взрослым человеком.
Перед глазами у меня все поплыло.
Вообще-то я был крепким парнем. Одна из особенностей моего странного организма проявлялась в том, что я ни разу не болел. Ни простудой, ни гриппом. Меня никогда в жизни не рвало. Ни разу не было даже поноса, что для 1599 года было чем-то исключительным и выглядело подозрительно. Но сейчас я чувствовал себя отвратительно. Незадолго до того прошел дождь, но кончился, и в ярко-синем небе сияло солнце. Таким же безмятежно-синим было небо над рекой Ларк. На жаре мне стало совсем худо, хотя и без того я еле держался на ногах.
– Maman, – забормотал я как в бреду. – Maman.
Мне казалось, я умираю. В ту минуту я нисколько против этого не возражал.
Но тут я увидел ее.
Она стояла, держа корзину фруктов, и хмуро глядела на меня. Примерно моих лет, решил я, правда, на столько и выглядит. Длинные темные волосы, глаза блестят, как галька в воде.
Я подошел к ней, изумленно таращась на сливы и терн в ее корзине.
У меня было странное чувство, словно я не в своем, а в чьем-то чужом теле.
– Можно мне одну сливу? – попросил я.
Она раскрыла ладонь. Мне вспомнилась рука Мэннинга и его растопыренные пальцы, которые удерживали мою мать под водой.
– У меня нет… У меня… У меня… нет… У меня… Я заметил заблудившуюся корову – я уже видел ее, когда продирался сквозь толпу. Я закрыл глаза, и мама рухнула вниз. Я снова открыл глаза: торговка фруктами все так же хмуро смотрела на меня: то ли рассердилась, то ли смутилась, то ли то и другое одновременно.
Улица закружилась еще быстрее, я зашатался.
– Держись давай, – сказала торговка фруктами.
Это были ее первые слова, обращенные ко мне.
Держись давай.
Но держаться я не мог.
Теперь я понял, почему после смерти отца моя мать ходила, опираясь о стену. Горе кренит к земле.
