Как на Дерибасовской угол Ришельевской - [34]

2

Хорошо родиться белым лебедем. Хотя черным — тоже неплохо. Не потому, что у этого животного шея изогнута двойкой, а из пера получаются «левые» поплавки и во все века эта птица служила отличным десертом до княжеских столов. Плохо родиться уткой, у которой мясо несет тиной, кривые лапы набиты мозолями и все кому не лень хотят, чтобы вместо кишек в ее организме выросли печеные яблоки.

Если выпала шара родиться лебедем, никакой Андерсен при ружье не докажет, что этот пернатый — гадкий утенок; пусть только попробует и не такой сказочник сделать лебедю на охоте вырванные годы. Так его волына будет сниться годами, намотанными народным судом на нить жизни. Совсем другое дело утка. Родился уткой — привыкай до того, что твой свободный полет в любое время может оказаться под прицелом. Но утка вроде бы тоже хочет жить, хотя она похожа на лебедя тем, что умеет махать крыльями.

Так и люди. Один родится белым лебедем в двухэтажном особняке при прислуге, братьях и сестрах, мама вообще не знает, что такое трудовая книжка, папа — учитель, чем не лафа? А потом это чудо вырастает и устраивает людям красоту, которой они не перестают восхищаться, а также облегчает им жизнь до прожиточного минимума.

Поэтому Майя Пилипчук родилась обыкновенным утенком, и ее детство прошло по коммунальной кухне, где на батарее примусов вечно шкворчало что-то на редкость малосъедобное, а по утрам в этой шестикомнатной хате на шесть семей выстраивалась такая очередь перед единственным очком, словно там записывали у партию без разнарядки всех желающих интеллигентов по образованию.

Так Майка же смотрела на себя в зеркало и не понимала, что родилась уткой, а потому должна вести себя соответственно. Она хотела стать лебедем, как в той сказке. Но хорошо себе сказать стать лебедем при таких живых родителях, когда папу она видела трезвым один раз на суде, а мама меняла женихов гораздо чаще, чем простыни. Так что ничего путного в этой жизни Майку не ждало и она так же могла рассчитывать стать белым лебедем, как вокзальный носильщик Героем социалистического труда. Но, как говорится, не было бы счастья, да природа помогла.

Несмотря на таких производителей, у Майки была фигура даже очень ничего и морда тоже не противная. Может быть поэтому, когда она еще не успела протоптать своими ножками желоб на панели, Майку подобрал Спорщик Капон и сделал из нее то, что в конце концов было накарябано ей судьбой.

3

Несмотря на старинную одесскую фамилию Капон Спорщика мама назвала вовсе не Алем. Но фамилия есть фамилия и, чтоб ее не уронить, одесский Капон подконвойно ошивался в здании суда еще чаще, чем американский. Это тому Алю была шара торчать в Америке, где есть суд присяжных, адвокаты, от которых можно ждать чего-то путного, и даже закон. А что имел его одесский однофамилец? Он имел народный суд с двумя заседателями-придурками, согласными приговаривать к расстрелу даже на бракоразводном процессе, лишь бы не ходить на работу. А у судьи был один мужской бог, а вовсе не та баба с безменом у руке и с перемотанными до такой степени шнифтами, будто у рогатки бывает два ствола. И можно не сомневаться: если тот обкомовский бог звонил судье и говорил: «на всю катушку», то вряд ли с этого срока подсудимому сняли хотя бы год все Плеваки мира, вместе взятые.

Когда Капон постарел, ему резко разонравилась игра с правосудием в одни ворота. Хотя при большом желании обкома свой очередной срок он намотал бы и за плохой анализ кала. Но до счастья Капона, судейский бог у него не приглядывался, потому что в Одессе были ребята и поинтереснее, всей своей жизнью доказывающие справедливость пословицы «Был бы человек, а статья найдется».

Из профессионального фармазонщика Капон превратился в честного Спорщика. И очень неплохо этим трудом сам себе зарабатывал. Во всяком случае, он ни разу не проиграл спора. Хотя имел обыкновение забивать пари тоже не с подарками природы. Если Капон приходил до Витьки Сивки, Рыжего Боцмана или самого Стакана, так они безоговорочно забивали с ним лапы. А Капон гнал примерно так: «Могу замазать на десять штук, что на улице Чижикова в такой-то хате запрятано пару пудов голдика у радиаторе». Ребята проверяли эти сведения и лишний раз убеждались за то, что выиграть у Капона не может быть и речи. А честный спорщик Капон радовался жизни и из-за хронического отсутствия туалетной бумаги повесил у сортире Уголовный кодекс, где такому литературному произведению, строго между нами, самое место.

Вскоре после того, как Капон выиграл у Рыжего Боцмана двадцать штук, его жизнь из лафы превратилась у сплошное недоразумение. Наша доблестная милиция взяла одного мерзавца за расхищение народного добра в особо крупных размерах. И правильно сделала. Потому что если не воровать у крупных размерах, что тогда конфисковывать в доход государства и особенно его служащих? А на хате этого проклятого расхитителя было чем поживиться до такой степени, что многие воры рвали на себе волосы: как это менты их успели опередить? И если воры имели манеру делиться с ментами, так о том, чтоб менты поделились с ними, можно было только держать карман на ширину собственной придурковатости. А через две недели после задержания проклятый расхититель социалистического добра подцепил какую-то болячку в тюрьме и окачурился, так и не дождавшись справедливого народного суда. И до того эта тюремная зараза была вредная, что покойника выдали родычам в хорошо себе глухо заколоченном гробу и честно предупредили: если кто рискнет вскрыть гроб, так эти смертоносные бациллы в момент придут по его душу. Кроме прочих цикавых штучек, доставшихся советской власти в наследство от того ворюги, были и сережки. Причем до такой степени интересные, что в Одессе их не сумел оценить ни один ювелир, хотя когда-то наш город славился не только скрипачами и налетчиками, но и самым обширным представительством фирмы Фаберже у Российской империи. Ментовское начальство решило отправить эти висячки для ушей прямо у Киев. То ли на экспертизу, то ли кому-то в подарок — толком уже никто не помнит. Потому что это было во времена, когда наш обком торговал государственными домами с понтом они кооперативные и притом не рисковал подцепить такую болячку, которая из-под следствия ведет прямо на кладбище мимо суда.