Как мы умираем - [54]

Люди в хосписе на удивление хорошо сближаются и часто помогают друг другу и поддерживают друг друга лучше, чем это могут сделать врачи.

Герцогиня хранит альбом с вырезками из газет, по которым можно отследить всю карьеру ее дочери, и показывает его всем, кто готов слушать и не может уйти. Нана и Ама — ее невольная аудитория. Строгое японское воспитание Амы не позволяет ей отклонить приглашение взглянуть на альбом. Герцогиня произвела ее в ранг фрейлины и особо интересуется ее мнением об искусстве японской росписи по шелку. Состояние легких Герцогини ограничивает ее передвижения расстоянием, на которое позволяет отойти кислородная маска — трубки не дают выйти за пределы четырехместной палаты.

Кровать Амы стоит напротив кровати Бриджит. Годы работы медсестрой научили Бриджит придерживаться собственного мнения, и в Аме она видит спокойного товарища. Иногда они вместе гуляют по японскому саду, месту умиротворения, ставшему приятным сюрпризом для Амы, когда она прибыла в хоспис. Взявшись под руку, не разговаривая, они показывают друг другу самые красивые места сада. Бриджит увлекает гигантский золотой карп в пруду; Аму, скорее, восхищает сочетание цветов и форм растений. Синтоистский дух Амы находит утешение в этом прекрасном месте; христианская душа Бриджит воодушевлена возможностью помочь новому другу.

Бриджит всегда несколько минут болтает с гостями Наны, потому что когда-то была опекуном дома престарелых, где живет Нана. Рак молочной железы Бриджит в конечном счете вынудил ее уйти в отставку, но она очень тронута, что эта семья все еще узнает и помнит ее несколько лет спустя. Она рада слышать, что ее команда поддерживает высокие стандарты, которые она сама установила, и Нана надеется вернуться в дом престарелых, когда закончит лучевую терапию. Для Наны дом престарелых — это ее дом и место, где она хочет провести свои последние дни; для Бриджит — работа и наследие ее жизни.

Ама борется с одышкой, вызванной сдавливанием дыхательного горла опухолью пищевода. Она прошла курс лучевой терапии, и в ее трахею вставили специальный стент, чтобы помочь дышать. Она здесь уже неделю и выглядит намного лучше. Поначалу она боялась отойти от кровати, но Бриджит поддержала ее и придала уверенности выйти на улицу. Мы надеемся, что на следующей неделе она вернется домой.

На вчерашнем еженедельном совещании группы мы обсуждали каждого пациента и в случае необходимости — их ближайших родственников и друзей, вызывающих беспокойство. Все родственники дам в отделении с японским садом пришли на обсуждение. Семья Наны, похоже, не понимает, что лучевая терапия не излечит ее опухоль головного мозга. Муж Амы обеспокоен, сможет ли она справиться с их крутой лестницей, когда вернется домой. Сын Бриджит волнуется, что у матери духовный кризис: она перестала мучить его посещением мессы. Дочь Герцогини играет главную роль в театре Уэст-Энда и не может приехать, но ее муж-комик живет в доме Герцогини, навещает ее каждый день и развлекает сотрудников и пациентов, и, по словам сестры отделения, «убивает нас своими двусмысленными шутками об этом многострадальном растении!»

Было решено, что необходимо решить возможный кризис веры Бриджит (попросить прийти священника); объяснить сыну Наны ее неоптимистичный прогноз (я или главврач хосписа можем с ним поговорить); решить бытовые вопросы Амы (отправить врача домой); и всем, кто еще не видел амариллис, нужно срочно на него посмотреть.

В этот вечер я работаю на вызовах. Несмотря на поздний час, я согласилась встретиться с семьей пациента, который умирает, — сегодня после 25-часового перелета приедут его родственники из Австралии. Главврач хосписа тоже задерживается на работе, заботясь об ужине для них по прибытии. Он сидит вместе с командой отделения, которая обсуждает амариллис.

— Это просто странно и противно! — говорит Аманда, одна из старших медсестер. — Я не знаю, во что он там превратится, но сегодня заметила, что он тянется к солнцу. Тьфу!

Али, младшая медсестра, начинает хихикать.

— А ты, — потрясенная Аманда грозит пальцем Али, — ты даже не знаешь, о чем мы говорим, ты еще слишком мала!

Слезы текут по лицу Али. От смеха она начинает икать, когда отвечает:

— Мэнди, это 1980-е, а не 1940-е! А я медсестра!

Главврач хосписа заинтригован — частично амариллисом, частично — подшучиванием в офисе отделения.

— Я всегда думал, что вы все такие высоконравственные святоши, — пробормотал он, и Али судорожно рассмеялась.

В дверь кабинета стучат, и сквозь стекло я вижу взволнованное лицо сына Наны. Медсестры переключаются на профессиональный режим, и я открываю дверь.

— Доктор, мне сказали, что вы хотели меня видеть, — говорит он. — И мне тоже нужно кое о чем вас спросить.

— Да, мне хотелось бы пообщаться с вами, — отвечаю я, и мы вместе идем на кухню для посетителей, чтобы сделать чай и взять его с собой.

На кухне зал держит комик. Мужья Амы и другой пациентки смеются над его комментарием, соглашаясь выйти на улицу покурить. Я завариваю чай для сына Наны, пока он наблюдает за удаляющимися спинами курильщиков.

— Вы хотите пойти с ними? — спрашиваю я. — Я буду здесь еще какое-то время, если хотите сначала покурить.