Как мы умираем - [42]

Провожая близких в последний путь, важно думать именно о них, а не о себе и своей будущей жизни без этих людей, дать им всю свою любовь, чтобы они ушли спокойно, зная, что все было не зря.

Мы все берем стулья и садимся. Я подвожу двоюродного брата слева от тетушки, и она рада его видеть. У меня в кармане тюбик крема для рук; я беру правую руку тети, прошу дочь взять левую, и мы вместе втираем крем в ее кожу. Она улыбается и говорит: «У него приятный вкус». В комнате раздаются отрывочные беседы. Мои родители выглядят уставшими. Дочь храбрится, видя горе на лицах родственников.

— Давай, — говорю я ей, — попробуем найти чай для всех.

Мы выходим в коридор, следуя указателям в направлении кафе. Сын, как добрый великан, возглавляет шествие (он регулярно посещает отделение неотложной помощи из— за травм во время регби), я и его сестра, бледная, тихая и напряженная, следуем за ним.

— Я так горжусь вами, — говорю я, пока мы ищем кафе. -

Вы так правильно все делаете. Поддерживаете разговор, заботитесь о бабушке с дедушкой и так добры, так любите тетушку...

— Ну, мам, — говорит добрый великан, — ты и папа всю жизнь готовили нас к этому. Никто в школе никогда не говорил о смерти. Но в нашем доме это было важным вопросом. А теперь посмотри — все в порядке. Мы знаем, чего ожидать. Мы не боимся и можем это пережить. Это то, чего вы хотели — чтобы мы не боялись.

Мы приходим в кафе, я обнимаю их обоих. Я не уверена, что мой большой парень говорит за двоих: моя прекрасная девочка выглядит взволнованной, будто сейчас расплачется. Но это тоже хорошо. Потому что мы сможем это пережить. Мы можем пройти последние шаги в жизни тетушки вместе с ней, отдавая свою любовь и оценивая вклад, который она привнесла в наши жизни, осознавая, что скоро она будет больше спать, меньше бодрствовать и разговаривать, и ее конец будет спокойным.

И когда несколько дней спустя этот момент наступает, все проходит спокойно. Она готова. И мы тоже.

Будучи открытыми и честными, мы сделали так, чтобы наши дети могли задавать вопросы, озвучивать тревоги и признавать горечь из-за необратимости смерти. Они не стали плаксивыми; не боялись рисковать и использовать возможности жизни, и, кажется, спокойно восприняли эту новость.

Каждая семья находит свой способ познакомить детей с явлениями жизни; но нужно помнить, что признание и обсуждение смерти так же важны.

Звук тишины

Членам семьи может быть сложно обсуждать плохие новости. Иногда, если плохая новость сообщается только пациенту или только члену семьи, этот человек может оказаться обремененным истиной, которую не осмеливается высказать. Это может привести к целому заговору молчания, изолирующему людей друг от друга в тот самый момент, когда им нужны силы и взаимная поддержка. Можно быть одиноким, несмотря на окружение любящей семьи, поскольку каждый человек хранит свои тайные знания во имя любви и защиты другого.

Сообщая плохие новости, врачи часто просят присутствия самых близких, чтобы они могли поддержать друг друга в решении проблемы. Это дает возможность семьям делиться печалью или беспокойством и не позволяет запереть кого-либо в Клетке одиноких секретов. Такие сложные разговоры могут быть проблемой в суете клиники или в шумной палате, но не делать этого — плохая услуга пациенту и его группе поддержки. Я узнала это незабываемо шокирующим образом.

Яркое весеннее утро. Я стучу в парадную дверь дома с террасами в шахтерском поселке, где шахты закрылись десятилетия назад, и теперь молодые люди при первой возможности уезжают в город. Старшее поколение — родители, бабушки и дедушки — по-прежнему представляют собой сплоченное сообщество. Местный врач общей практики обратился за советом по лечению абдоминальных болей у женщины с поздней стадией рака яичников, которые невозможно спасти доступными методами лечения. Она живет со своим 50-летним мужем в доме, куда они переехали, когда он был гордым шахтером, а она — его идеальной невестой.

Я жду на пороге и замечаю бабочку, которая через минуту влетает в прекрасный ухоженный палисадник. Газон окружен большими кустами с набухающими цветочными бутонами, а голубые колокольчики, белые нарциссы и смелые точки луковиц тюльпанов тянутся к солнцу под ними. Головки увядших нарциссов обрезаны, а их листья завязаны в витые узлы. Это работа привередливого садовника.

Сквозь матовое стекло я вижу фигуру, приближающуюся к входной двери. Она распахивается, и показывается взволнованное лицо с пальцем поперек губ.

— Вы из хосписа? — нервно спрашивает он, не открывая дверь шире, чтобы я вошла. Я не успеваю ответить «Да», как он шикает на меня, потрясает указательным пальцем у губ и говорит:

— Она не знает! Входите тихо.

Широко открыв дверь, он ведет меня в крошечную аккуратную гостиную с видом на чудесный сад. Здесь изумительное изобилие украшений и безделушек: фарфоровые статуэтки, экзотические морские ракушки, глиняные поделки, сделанные детьми, и все это сопровождается россыпью маленьких шахтеров и горнодобывающего оборудования, вырезанного из угля. Коллекция движется по серванту, заполняет высокий угловой шкаф, украшает викторианскую каминную полку и перетекает на изогнутый подоконник. Все без единого пятнышка, сверкает, очевидно, с нее стирают пыль и полируют с навязчивым постоянством. Кроме нас в комнате никого нет. Где мой пациент?