Как мы умираем - [14]

― До сих пор не знаю, как это пережить, — тихо сказал он, как только мы оказались за ширмой. «Веселые таблетки» ослабили его контроль. — Я знаю, что иду на поправку, но как можно быть уверенным, что это никогда не повторится?

Я была слишком сосредоточена, прикрепляя пластиковую трубку к игле, чтобы ответить. Он продолжил в тишине:

― Я не могу ждать. Как люди могут спокойно ждать смерти? Не хочу знать.

Я прикрепила трубку и нажала кнопку, чтобы возобновить подачу лекарства. Зеленый огонек ободряюще подмигнул. Я смотрела на лежавшего на подушках Алекса — с яркими глазами, без ресниц и бровей. Он выглядел очень спокойным, но хмурился, пытаясь ухватить нити своих мыслей.

― Понимают ли люди, что умирают? — вяло спросил он.

Лекарство действовало, так что, каков бы ни был мой ответ, он вряд ли его запомнит. Тем не менее здесь и сейчас, благодаря глубокому расслаблению, вызванному лекарствами, Алекс искренне интересовался тем, чего боялся больше всего. Это шанс, которого может больше не быть.

Я жду. Лицо Алекса меняется. Он делает паузу, смотрит на занавеску и щурится, как будто пытаясь сосредоточиться. Затем очень медленно и осознанно говорит:

― Не уверен, стоит ли вам это говорить...

Пауза. Не перебивать. Пусть он продолжит свой ход мыслей.

― Вы замечали вид из окон? — спрашивает он в конце концов.

О нет, это из-за вида на кладбище?

― Да, — осторожный ответ. Куда мы идем?

― Значит, вы знаете, как тут высоко, верно? — продолжает он.

Я знаю. Я карабкаюсь по этой лестнице много раз в день.

― И вы же помните, что я альпинист, да?

― Да.

― Я тут подумал. Мне не нужно ждать. Всего лишь шаг из окна до фундамента здания. Один шаг — и встреча с бетоном. Через секунду. Бам!

Он шлепает рукой по кровати, и я подпрыгиваю.

О, боже мой, он разработал план самоубийства, чтобы не ждать смерти!

― Вы много думали об этом? — спрашиваю я настолько уверенно, насколько это возможно.

― Это первое, о чем я подумал, когда приехал. Я и лестницу проверил, но слишком много преград по пути вниз — она слишком узкая. Из окна лучше.

― А когда вы думаете об этом, как себя чувствуете? — спрашиваю я, боясь ответа.

― Снова сильным. У меня есть выбор. Я могу сделать «бам!», — он снова шлепает по кровати, но на этот раз я не подскакиваю, — в любое время, как сам решу.

Он откидывается на подушки, ухмыляясь и глядя на мою реакцию.

― А как... хм... скоро это случится? — спрашиваю я, усиленно размышляя, кого звать на помощь, если он сейчас соскочит с постели и попытается улизнуть через окно.

― Не-е, — улыбается он. — Но теперь мы знаем, кто тут собирается удрать. Но если этот «парень» вернется, я не позволю ему навешать мне.

― Так вы не собираетесь делать это на неделе? — спрашиваю я, но он снова засыпает.

Через несколько минут он храпит. Завтра нужно будет спросить контакт психиатра, но сегодня Алекс слишком сонный, чтобы отойти от кровати. Я могу пойти домой.

Телефон на тумбочке звонит рано утром. Спросонья я отвечаю в расческу, прежде чем найти рукой телефон. Я едва успела сказать «Алло», когда меня перебил голос ночного медбрата.

― Александр Лестер! — отрывисто кричит он, бывший военный. — Оральное и ректальное кровотечения. Везут в отделение интенсивной терапии. Для информации!

Телефон замолкает.

Что? Что произошло? Почему кровотечение? Его анализы были в порядке. Должно быть, он что-то сделал. Он прыгнул? О, черт возьми, что, если он прыгнул? Где мои туфли? Ключи от машины? В чем дело?

До больницы пять минут на машине. Я паркуюсь на стоянке для скорой помощи и бегу наверх пешком, не надеясь на лифт. Вспотевшая и запыхавшаяся, захожу в палату и вижу медбрата.

― Ах, доктор Мэнникс, мэм! Пациент был переведен в отделение интенсивной терапии, как только мы закончили разговаривать. Артериальное давление не регистрируется. Свежая кровь в прямой кишке и рвоте. Установлен дополнительный внутривенный доступ, началась реанимация. Семья проинформирована. Что-нибудь еще, мэм?

― Что случилось? — спрашиваю я с недоумением. — Он прыгнул? Откуда кровотечение?

― Прыгнул? Прыжок? — орет медбрат, и я сама подпрыгиваю, как по приказу. — Какой еще прыжок?

Я глубоко вдыхаю и спокойно, как только могу, говорю:

― Просто скажите мне, что именно произошло.

Медбрат рассказывает, что около полуночи Алекс проснулся и попросился в туалет. Там началось кровотечение, упало давление, его начало рвать чем-то, очень похожим на кровь. Значит, он не прыгал. Если бы стало известно, что я в курсе его намерений, но ни о чем не сообщила... Это оказалось бы большой ошибкой. Во мне сражаются волны облегчения и тревоги, когда их настигает цунами вины: я беспокоюсь о себе, когда Алекс находится в отделении интенсивной терапии.

― Похоже, у него сильное кровотечение из желудочно-кишечного тракта, — продолжает медбрат. — Проистекает из крупного кровеносного сосуда, думаю.

Это нехорошо. Убедившись, что другие пациенты в онкологическом центре в порядке, движимая смесью беспокойства и вины, я бегу по слишком яркому больничному коридору в отделение интенсивной терапии. Онкологу Алекса уже позвонили, и он в пути.

Иногда смерть, которую человек ожидает, все равно оказывается внезапной. И тогда уже не имеет значения, как именно она наступила — он не успел примириться с ней и попрощаться с близкими.