Как мы портим русский язык - [2]

Слова Ермила Гирина в наборной рукописи звучали:

Как сдал я сына Власьевны,

С тех пор с ума нейдёт,

Что обманул я вотчину,

Что поддался лукавому,

Про бога позабыл!

Теперь мне жить не для чего,

На свет глядеть — стыднехонько,

Я душу погубил!

Из восьми строчек Некрасов делает три, и они стали даже содержательнее: Ермил не просто сдал сына Власьевны, а сдал именно не в очереды

С тех пор, как сына Власьевны

Поставил я не в очередь,

Постыл мне белый свет!

Интересно сокращение слов Савелия в главе «Демушка». Первоначальный вариант был:

Сладка ли жизнь крестьянина?

Чуть–чуть подрос, беда кругом,

Кровавый пот, безмерный труд…

Глотай обиды тяжкие —

Не пикни… а не то —

Остроги, клейма, каторга…

Всю жизнь дрожи солдатчины.

В следующем варианте исчезают несвойственные крестьянину «громкие» выражения: «кровавый пот», «безмерный труд», «обиды тяжкие», и отрывок выглядит уже по–иному:

Сладка ли жизнь крестьянина?

Трудом своим не пользуйся,

Обиды не отплачивай,

А не стерпел её —

В острог, под плети, в каторгу!

Окончательный текст, перенесённый в другую главу, краток:

Мужчинам три дороженьки:

Кабак, острог да каторга,

а в главе «Демушка» оставлена лишь строка:

Сладка ли жизнь крестьянина?

И — слова Матрены Тимофеевны:

И долго, долго дедушка

О горькой доле пахаря

С тоскою говорил…

Постоянный труд, постоянный поиск простого и ёмкого, выразительного слова — этому правилу следовал поэт всю свою жизнь.

И после всего этого он мог ещё говорить:

Нет в тебе поэзии свободной,

Мой тяжёлый, неуклюжий стих.

И это — Некрасов, чьи произведения приводили в восторг величайших ценителей искусства, передовых людей века. «Необыкновенную наблюдательность» и «необыкновенное мастерство изложения» Белинский отмечал в одном из первых крупных произведений двадцатилетнего Некрасова «Петербургские углы», а услышав из уст поэта стихотворение «В дороге» (1845 г.), великий критик обнял его со словами: «Да знаете ли вы, что вы поэт — и поэт истинный?» «Прелесть!» — так отозвался Герцен о стихотворении «В деревне». Чернышевский, вернувшись из ссылки, снова перечитал всего Некрасова, «от доски до доски», и заключил: «Неотразим!»

Огарев и Тургенев, Добролюбов и Салтыков–Щедрин — всех поражала муза поэта своей силой и правдой. Да и до сих пор, спустя век после смерти Некрасова, читать и перечитывать его стихи и поэмы никогда не надоест, столько в них поэзии и так впечатляюще сердцем выверенное народное слово.

Именно: труд и труд за каждым словом великого мастера, как будто нехитрым с виду.

Эту привычку к труду благородную

Нам бы не худо с тобой перенять, —

сами просятся здесь известные строки Некрасова.

Не худо. Ой, как не худо бы сегодняшним литераторам перенять эту привычку писателей–классиков: работать и работать, писать и переписывать неоднократно, добиваясь совершенства любой своей вещи, маленькой или большой! Чего хорошего ждать, если не то что переписать хоть раз, а подчас и с машйнки вычитать поленится иной автор, да так, нечитанное, и отошлёт в издательство, с опечатками и промахами собственными!

Но, пожалуй, больше всего поражает, что у писателей–классиков прошлого века, писателей чаще дворянского звания, хватило и вкуса, и смелости обратиться к языку простонародья, увидеть в нём не только вечно живой и всегда освежающий источник литературного языка, но и образец художественности.

«В зрелой словесности, — заметил Пушкин, — приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному… У нас это время, слава богу, ещё не приспело, так называемый язык богов так ещё для нас нов, что мы называем поэтом всякого, кто может написать десяток ямбических стихов…» («О поэтическом слоге», 1828).

Сделав такое открытие, Пушкин уже всесторонне обосновывает необходимость сейчас же, немедля, осваивать народный язык и призывает: «Вслушайтесь в простонародное наречие, молодые писатели, вы в нём можете научиться многому, чего не найдёте в наших журналах» («Возражение на статью «Атенея», 1828).

«Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре; не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком» («Опровержение на критики», 1830).

По счастливому слову Пушкина вся русская литература училась языку у простого народа — в грешневых и карабихах, лутовиновых, ясных полянах, в заозерьях, поречьях и сотнях, тысячах безвестных деревенек и сел; на базарах и ярмарках, на станциях и пристанях, на барках, в рекрутских присутствиях и просто в толпе; в песнях, былинах, сказках и сказах, в летописях и житиях — где только можно было. Учились Гоголь и Щедрин, Некрасов и Тургенев, Грибоедов и Островский, Лесков и Достоевский, Чехов и Лев Толстой и сетовали только, что не могут вполне научиться. Благо, что ценность и силу новой, свежей народной струи в языке художественном почувствовали сразу первые наши писатели, и? ока пробилась даже в высокую поэзию, в речь «богов».