Как молоды мы были - [6]

Только мы одни у тебя.

    Так близка мне твоя

    Даль далекая,

    Ты Россия моя

    Одинокая.

    Облака над тобой

    Невесенние.

    Но я верю в любовь

    И спасение.

Горькая моя родина,

Как тебя не звать, не любить…

Пусть судьба не устроена, —

Надо веровать, надо жить!

    Соловей, голоси!

    Все мне чудится,

    Что крещенье Руси

    Снова сбудется.

    Еще русская речь

    Не задушена.

    Еще сможем сберечь

    Слово Пушкина.

Горькая моя родина…

Нет, нельзя тебя разлюбить…

Пусть гудит непогодина,

Будем веровать, будем жить!

    Не осилит меня

    Сила черная.

    Вся страна мне родня —

    Русь соборная.

    Так близка мне твоя

    Даль далекая.

    Ты Россия моя

    Синеокая…

Гроза над Волгой

Нас тусклая судьба не подкосила.

Не все еще померкли голоса.

И верится в спасение России,

когда гремит над Волгою гроза.

Здесь шли дожди настырно и уныло,

неделями надсадно морося.

Как эта наша пасмурность постыла!

Как поостыли лучшие друзья…

Но грянул гром! И в мире нет покоя.

Над Волгой, над великою рекою

гремит, гремит великая гроза.

Лохмотья неба над прибрежной кручей.

Душа реки проснулась ото сна.

Восстала эта, черная, как туча,

бушующая волжская вода!

Гроза над Волгой, словно предсказанье.

Всю грязь стихия смоет, наконец.

И свежее, пречистое дыханье

настанет у природы и сердец.

И прогремит над юною Россией

гром новых и невиданных побед.

И только этим молниям под силу

зажечь свободы негасимый свет.

После грозы приходит очищенье.

И оживают птичьи голоса.

И легче жить. И верится в спасенье,

когда гремит над Волгою гроза.

Еще поют в России соловьи

Еще поют в России соловьи.

Еще душа в смятенье не остыла.

Мы в эти годы горькие смогли

Спасти все то, что дорого и мило.

Еще поют в России соловьи.

Мы часто шли судьбе наперекор.

В своих мечтах и в людях ошибались.

Мы, словно дети, верили в добро —

И столько раз надежды не сбывались!

Поверь, что годы тяжкие прошли,

что на пожарах накричался кочет.

Еще поют в России соловьи.

Еще весну отечеству пророчат.

Еще поют в России соловьи.

Ворвется в сердце солнечный прибой,

Повеет ветер ласковых акаций…

Еще опять мы встретимся с тобой.

Чтоб больше никогда не расставаться!

Мы – дети самой преданной любви.

Ее никто отныне не отнимет.

Еще поют в России соловьи, —

И значит, песня землю не покинет!

Еще поют в России соловьи.

«Я вновь аккорд возвышенный беру…»

Я вновь аккорд возвышенный беру…

Почти весь мир с тобой исколесили,

и все же нет воистину миру

милее нашей матушки – России…

Ее войною выжженных полей,

ее сомнений и деяний нервных.

Как я любил своих учителей,

своих друзей и верных, и не верных!

Я знал триумф актеров – алкашей,

стихи и слезы пьяного поэта.

Их души уникальны, как музей

извечного сраженья тьмы и света.

Мне даже зэки были как родня.

Но как меня муздычили коллеги,

как с упоеньем мучили меня

за слово доброе о русском человеке!

На мне давно поставлено тавро.

Мол, примитивен.

      Прост.

         Не современен.

Мол, не поэт,

      а песенник.

         Зеро.

В фаворе ныне Бродский, не Есенин.

Я предан был несчастным и родным,

расстрелянным и на войне убитым.

Я посвящал стихи свои —

      своим

героям

      и совсем не знаменитым.

Нет, с них икон я вовсе не писал.

Я их в работе видел, видел в деле.

Я их в миру с натуры рисовал,

чтобы другие их не проглядели.

Теперь для многих стран,

      да и для нас

иконостас – семья Евросоюза.

И все ж семейка та не поднялась

до бывшего, до нашего Союза,

где все же был союз между людьми,

где был порыв космический неистов,

где были мы честны перед детьми, —

не пестовали новеньких нацистов,

где люди знали правду о войне,

в стихах и песнях бережно хранимой,

где верилось несбыточной весне

в стране хоть разношерстной,

      но единой.

Нас не прошиб пока Евроозноб.

Мы все, как встарь, равны. Как прежде, вместе

читаем вновь Айтматова взахлеб,

поем навзрыд украинские песни.

Веры тонкая свеча

«Как корежило нас невежество!..»

Как корежило

      нас невежество!

И сейчас до конца не понято,

сколько свежести,

      сколько нежности

у Руси моей было отнято.

Если даже Сергей Есенин

одно время был

      под сомненьем,

сколько было тогда у бдительных

над искусством побед

      убедительных!

И когда всю Расею,

      Россию,

не в основе – в ознобе трясло,

Сколько храмов сожгли,

      носили!

Сколько к вере людей пришло!

Чувство Родины не утрачено,

и Рублев

      – он всегда Рублев.

не оплаченный,

      не испачканный

ни невежеством,

      ни рублем.

Что талантливо,

      то и молодо…

Пусть не сразу,

      через года

очищаем иконное золото

от коррозии и стыда.

Наступают иные годы.

Но тревожимся все сильней,

чтобы вера

      не стала модой,

словно джинсы,

      в стране моей…

Эпитафия читающей стране

Мы в жизни, возможно, не всем потакали

и шли по какой-то дороге иной…

Империей зла нас тогда называли

и самой читающей в мире страной.

Страною добра мы, конечно, не стали.

У нас расслоенье сегодня хитрó:

чтоб стать раздобревшей элитой, вначале

присвоить без спросу чужое добро.

В империи новой иные манеры.

Рванула в торги расторопная рать.

Чтоб стать

      ну хотя бы миллионером —

отнять,

      разорить,

         обвести

            и урвать!

Закрыты навеки святые страницы.

Филолог-старик окончательно сник.

Без денег сегодня нельзя обходиться,

но можно вполне обходиться без книг.