Как Иван "провел время" - [4]

— Ну его, твоего ветирана-то, — сказал кум и махнул рукой, — знаю… ну его! Привези его, а он дорогой, господи благослови, налакается, пьянее вина будет… его надыть лечить, а не ему!..

— Так как же быть-то?

— Воля божья!.. Мазал я ей язык и в глотку вливал дегтю чистого… думал, не оттянет ли, мол… Нет, гляжу, все в одном положении, нету легше. К бабушке вон она вечор ходила… Та, говорит, ишь, быдто с глазу… сглазил недобрый человек по ненависти, ишь… Кто их знает, может, и взаправду.

— Ну, это пустое, — сказал Иван. — Заболела, да и все, мало ли бывает?.. Бог даст, поправится.

— Не жрет ничего… хлеба давал — не берет, рыло воротит, на дух не надо… Ты пойдем-кась, взглянь, что с ней делается… Пойдем-кась, посмотри. Стень одна от нее осталась… устав один, — повторил он, надевая какую-то куртушку. — Не встать ей… не подняться!.. Пойдем-кась, погляди, может, ты что не присоветаешь ли…

Они вышли из избы на двор. Вслед за ними, бросив ребенка, вышла и баба.

Корова помещалась в самом заднем углу двора, в обгороженном слегами месте.

Когда мужики подошли, она лежала, уткнувшись мордой в навоз, и тяжело и редко сопела.

Коровенка была малорослая, горбатая, заморенная — «кожа да кости».

Кум перелез через слеги и, нагнувшись, погладил ее за ушами. Корова не сделала ни одного движения.

— Что, матушка, а? Что ты?… Встань, эвася! Что это ты? Ну, ну, поднимайся! — говорил он, лаская ее…

— Нет уж, видно, не встанет, — сказала баба, — нет уж.

Она заплакала вдруг жалобно и горько.

— Стельна она… телиться ей скоро, — сказала она, плача. — Ан вот!

Между тем кум обошел корову кругом и, взяв ее за хвост начал поднимать.

— Но, матушка, встань, подымайся!.. Да но, господь с тобой!.. Что это ты, Христос с тобой, а?..

— Не мучай ты ее, — сказала баба, — все одно уж!..

— Прирезать бы, — сказал Иван, — по крайности — мясо, говядина…

— Больную-то?

— Наплевать! Продать можно… А как издохнет, тогда и вовсе в овраг стащить задаром.

— Нет уж, господь с ней, — сказала баба, — может, я так поправится. Отойдет, может, господь даст.

— Навряд… мой совет — прирезать…

— Жалко! — сказал кум.

— Жалко, чудак, люди мрут… знамо жалко, и ничего не поделаешь… Прирезать, говорю, продать мясо можно… Польза, чудак, а то так бросить…

— Само собой!

— Не дам резать, — вступилась баба, — не дам. Пущай издыхает, не дам! Ну вас к шуту, советчики! Ступай, свою режь.

— Да ведь я для вас же, — сказал смутившийся Иван, — вас жалеючи… Мне все одно.

— Все одно, — передразнила его баба, — как же, оно и видно! Чужая-то болячка не больна… Легко сказать: прирезать!.. У меня, небось, дети. Вон ребенок в люльке, тянет меня, а како у меня молоко, с чего ему быть-то? Кровь мою сосет!.. Думала, отелится, посажу на рожок… ан вот господь-то!..

Она заплакала еще пуще и тоже перелезла через слеги.

— Родимая ты моя, матушка, кормилица! — заговорила она. — Сглазил тебя недобрый человек… Сама я, дура, виновата… Догадала меня нелегкая позвать тетку Федосью. «Поди, — говорю, — родная, глянь на мою белянку, как, мол, она, по-твоему, причиняет ли? Как, мол, думаешь, когда должна быть?». Посмотрела она, обошла вокруг, пощупала. «Скоро», — говорит. Вот тебе и скоро! С этого раза и заболела, и с того самого, родной ты мой, начала мытиться. Я думала, так, мол, что-нибудь, ан нет, гляжу: хуже и хуже, хуже и хуже… Я к баушке: поглядела та, на воду пустила шарик, говорит: «С глазу… сглазила, — говорит, — женщина…» Ну, тутатко-то уж я и поняла… тутатко-то я сразу поняла, чьи это шутки… уж тутатко-то я самое себя… уж тутатко-то я!..

Иван слушал:

— Божья воля! — сказал он.

— Само собой! — согласился кум, стоя около коровы к какими-то посоловевшими, точно у пьяного, глазами глядя на нее. — Плачь теперича, не плачь, ничего не поделаешь… Крышка! Печать гербова!

— Тебе что, — набросилась вдруг на него жена, — тебе, знамо, не жалко… По-твоему, хучь и мы-то бы все передохли, ты и глазом-то не моргнешь… радехонек будешь… Тебе что?.. Вот только и думаешь, как бы налопаться в казенку сбегать!.. Только и заботы у него… Напьется, нажрется — на печку! А я рвись на все части, как, прости, господи, каторжная какая!

— Ну, запела, чинарейка!..

— Не любишь! Не нравится, а? Чего рыло-то воротишь? Правду баю.

— А ну тебя к лешему с правдой-то твоей, язва… Пойдем, кум, в избу курить.

— Нет уж, я пойду, — сказал Иван, — недосуг мне… мне надо по делу… Так я к вам завернул, на минутку, живы ли, мол, ан, ишь, у вас дела-то… Ну, дай бог… авось, бог милостив, поправится. Прощайте покедова!

— А то зайди, посиди, — сказал кум.

— Нет уж, в другой раз когда…

— Ну, как хошь… с богом.

V

Иван опять по тропочке прошел на дорогу.

Сверху по улице, от трактира, ему навстречу шел молодой малый в короткой куртке. В руках у него была большая с ремнем через плечо гармонья «ливинка». Он шел, играл на ней и пел.

Иван остановился послушать,

   Колечко мое.

   Золотая проба,

   Буду Ваньку любить

   До самого гроба! —

напевал малый и это же самое повторял на гармонии.

Поровнявшись с Иваном, он остановился, приподнял левой рукой шапку и сказал:

— Здорово, дядя Иван! Чего стоишь, на морозе ждешь?