Как хочется счастья! - [31]

– Вадик, ты что, ничего не знаешь?

Но я и вправду не хотел ничего знать.

Я снова улегся на кровать, и уставился в потолок. В принципе, я, конечно, предполагал, что обожающий разные сплетни Камаль, да и многие другие мои однокурсники сейчас, в начале года, когда не появилось еще никаких других значимых новостей, снова будут перемывать косточки мне, Лехе и Тане. И, пока ехал, думал о том, как мне следует себя вести. Я знал, что Таня вышла за Леху замуж в конце июня, после окончания сессии, в то время, когда я все еще валялся в травматологии. Изредка приходившие навестить меня девчонки рассказывали (не знаю, специально ли – им хотелось посмотреть мою реакцию, – или просто так), что Танина мать устроила пышное торжество, на котором были многие из наших. Они бурно обсуждали при мне подробности, а я пытался перевести разговор на другое. Ни Леха, ни Таня ни разу не пришли ко мне в больницу.

– Вадик, дело в том… – Камаль выглядел теперь даже немного испуганным, – … они на машине разбились. Вместе. Таня и Леха.

Я ничего не понял. Я настолько ясно представлял себе высокую, сильную Лехину фигуру, его круглое, покрытое на лбу розовыми прыщами лицо, мысленно видел Таню, какой она была в тот наш последний майский вечер – в новом платье, со странной высокой прической, которая, на мой взгляд, ей совсем не шла… Что означает это странное слово – «разбились»?

– Насмерть? – Я все никак не мог это представить. Тани и Лехи больше нет.

– Позавчера. Торопились вернуться в Москву. Опаздывали на один день. Ты же Клавку знаешь? Она просто лютая по части опозданий к началу нового учебного года. Ходит по группам, лично всех проверяет. Ну, они и не стали останавливаться в дороге, чтобы поспать. Решили весь путь проделать сразу.

Я все равно ничего не понял. Машинально спросил:

– А откуда они ехали? И на чем?

– Так из Краснодара. От родителей Лехиных. Летом они где-то вкалывали, ну что-то вроде гастролей со своей программой. Ты же знаешь, сам же с ними работал. «Светит месяц, светит ясный…» – ну, все такое… Леха хвастался кому-то из наших, что заработал нормально. Родители вроде еще подкинули, он купил машину.

– Какую? «Лэндровер»? – спросил я. Как странно, мне почему-то захотелось узнать, на какой именно машине разбилась Таня. Леха всегда мечтал о большой машине.

– Не новую. Я точно не знаю, но вроде спортивный кабриолет. Они ехали с открытым верхом. Перевернулись.

Я помню, что еще посидел на постели некоторое время, тупо глядя на Камальчика. Потом встал и принялся напяливать на себя куртку.

– Ты куда?

– Никуда. – Я скатился по лестнице и выскочил на улицу. Передо мной была вечерняя Москва. Горящая огнями, сияющая машинами. Такая, какую я всегда желал, и вернуться в которую все лето боялся. Теперь она стала пуста и свободна. Я сам был в ней свободен. Холоден, зол и свободен.

Шум воды в ванной комнате смолк. Я посмотрел на бутылку с коньяком – в ней оставалось чуть меньше трети. Я налил себе еще – немного, на один глоток. За тебя, Нина! Я встал и вышел в коридор. Сумка моя стояла на маленьком диванчике, под вешалкой. Я взял ее и перед уходом взглянул на себя в зеркало. Какой-то бумажный листок, небрежно свернутый и брошенный на подзеркальник, упал на пол. Я задел его сумкой, когда снимал с вешалки куртку. Я поднял листок и машинально развернул.

«Ниночка! Приходи завтра пораньше. Кроме обычной уборки нужно будет еще вымыть окна и вычистить духовку и кухонные шкафы. Кстати, моя подруга спрашивала, не возьмешься ли ты убираться и у нее? Она живет недалеко, у Чистых прудов».

В стаканчике под зеркалом была воткнута шариковая ручка. Я подумал и написал наискосок в верхнем правом углу.

«Нина! Больше никогда никаких подруг и уборок». Потом, торопясь успеть до выхода Нины из ванной, оставил на подзеркальнике почти все деньги, которые у меня были с собой, и тихо захлопнул за собой дверь.

Москва передо мной была в точности как в тот сентябрьский день. Я подошел к своей машине, зачем-то вытащил из-под сиденья травматический пистолет, оставил при себе документы, сунул в багажник сумку и пошел. От Нининого дома было недалеко до Таганки, а там – до института, где я учился. Я дошел пешком до своего бывшего общежития, метро уже было закрыто. Вышел на Садовое кольцо, взял такси и сказал:

– К Баррикадной.

Сел назад, откинулся на подголовник и смотрел в окно, прикрыв веки. Мы ехали мимо тех домов и площадей, которые я хорошо знал, мы ехали мимо новых домов и новых улиц, которые были мне глубоко безразличны. Москва горела огнями, как старая, не в меру наряженная проститутка – одновременно усталая и на взводе. Охрипшая от прохлады и водки, умудренная жизнью, равнодушная и злая, она проносилась мимо меня за окном машины, и я чувствовал себя несправедливо отринутым ею, будто даже и эта продажная тварь не захотела иметь со мной никакого дела.

– Нет, врешь, мерзавка, – шептал я в окно пьяными заплетающимися губами. Мы еще посмотрим, мы еще победим.

Таня, Камаль, Присси, Нина, Борис – все смешалось перед моими глазами. Мелькали улицы, мелькали здания, деревья с еще зеленой, но уже сероватой листвой. Вот Валентина Петровна в библиотеке ласково склонилась ко мне и спросила: