Как хочется счастья! - [26]

– Нина, бутылка закончилась. Можно я схожу за другой?

– Так ты, оказывается, пьянчуга?

Я принес бутылку, бокалы и штопор.

– Нина, ты не боишься, что на тебя донесут и тогда тебя выгонят с работы?

Она засмеялась. Я опять разлил вино по бокалам.

– Знаешь, Вадик, с тех пор как ты опять стал ходить в читальный зал, я работаю, в общем, из-за тебя. Ты не пугайся! – Она вскинула ко мне лицо и взяла мою голову двумя руками, как в рамку. – Ты не пугайся и не думай, что я тебя как-то привязываю к себе и все такое. Мне просто нравится тебя ждать. Я хожу на работу и думаю – придешь или не придешь. Мне это нравится. Без всяких для тебя обязательств.

– Нина!

– Нет, не перебивай меня, Вадик. Я – живу. Нет, ты послушай, Вадик. – Она улыбалась так счастливо, так по-детски… – Я тебя, правда, очень люблю, Вадик! А сегодня… – Она запрокинула голову и расхохоталась. – Сегодня – это вообще было супер, Вадик! Я никогда не забуду, как ты любил меня среди книжных шкафов. Это была так здорово! И сколько у нас с тобой продлится – неважно. Я тебе желаю… всего-всего! Я тобой горжусь. Ты еще такой маленький, и все, что ты делаешь, еще пока так незрело…

У меня, видимо, изменилось лицо, потому что она поспешно сказала:

– Ты только не обижайся! Я видела все твои постановки. Я читала отзывы в газетах… Я тобой, правда, очень горжусь, Вадик!

– Ты сказала – «незрело»?

– Это пока. Ты идешь вперед… Путь можно искать всю жизнь. В этом нет ничего недостойного. Так поступают все великие мастера.

– Нина… – Я поднял ее, тело ее показалось мне очень легким. Я положил ее на подушку. Весь этот день, тяжелый день, внезапно отпустил меня. Мне стало весело и легко. Я разделся и лег рядом с ней. Яркий свет горел во все шесть лампочек в старой люстре, но Нина даже в этом беспощадном свете не казалась намного старше меня. Она была умелой и нежной. Она была лучше всех, кого я когда-нибудь в жизни любил. И даже лучше Тани. Потом она тихо лежала, прижавшись ко мне, размягченная и ласковая, так тихо, что мне показалось – она уснула. А я не мог заснуть. Мне было хорошо, но я почему-то не мог забыться. Я опять думал о своей постановке. Нина сказала «незрело». Наверное, в этом заключалась правда, но ведь это были мои ранние работы. Сейчас у меня уже есть признание, иначе никто не дал бы мне ставить спектакль.

Она сказала «незрело»… На всех, наверное, не угодишь.

Леха говорил, что, если хочешь иметь успех, надо стремиться понравиться как можно большему числу людей.

– Даже если они ничего не понимают в твоем деле?

Он назидательно поднимал указательный палец.

– Надо заниматься чем-нибудь бесспорным! Думаешь, я зря выбрал баян и балалайку? Народное искусство – бесспорно! Его, например, невозможно критиковать. Нужно просто быть виртуозом, а уж что касается «прочтения»… Ну как можно по-разному прочитать «Калинку-малинку»?

– Запросто можно, – возражал я. – Хочешь расскажу как?

– Ой, постановщик! – отмахивался Леха. – Я, к счастью, на исполнительском. Мне скажут сыграть, я сыграю.

– Ну и играй.

– Леха – умный! – его крепкий прямой палец опять устремлялся вверх. – Пока вы со своими скрипочками будете в переходах метро на жизнь зарабатывать, Леха со своей балалайкой всю Америку объездит! Я этот «звездно-полосатый» так могу исполнить на балайке, что все американское посольство на уши встанет.

– А американский гимн – это что, народное искусство? «Светит месяц, светит ясный»? – попробовал поймать его я.

– Ничего ты не понимаешь. Для американцев их гимн – народная гордость, а значит, и народное искусство!

– И, между прочим, кроме скрипки, я играю еще и на фортепиано и аккордеоне.

Я никогда не мог с ним доспорить до конца. Он или отмахивался от меня, или затыкал. Кстати, Ильфа и Петрова Лешка тоже не читал. Сейчас бы я поднял его на смех, а тогда это никак не повлияло на мое отношение к нему. Мы шли с ним по переходу возле Крымского моста, где продают свои творения художники, обитающие вблизи Выставочного зала, и Леха сказал:

– Хорошо художникам! Один раз намалевал какую-нибудь хрень и выставляй ее на продажу хоть десять лет, пока не купят. А у нас, артистов, искусство сиюминутное. Чтобы заработать копеечку, надо каждый раз заново выкладываться.

Я хмыкнул:

– Киса, вы рисовать умеете?

Леха не понял.

– Сам ты киса. – Он постучал меня по лбу своим согнутым указательным пальцем, а я лишь засмеялся, довольный, что хоть в чем-то был выше его.

Нина легонько застонала и перевернулась на бок.

– Спи, – я поцеловал ее и поплотнее укрыл одеялом.

На ум пришла Присси. В сравнении с ней я чувствовал себя уже чуть ли не старым. А Нина сказала, что я – маленький. Забавная она. И очень милая. Видела бы она, как Присси, заискивая, заглядывает мне в глаза. А может, эта мерзавка меня все-таки разыгрывала? Я еще понимаю – не читать «Войну и мир», но не знать, кто такая Агафья Тихоновна… Причем здесь двойное незнание – Гоголя она, значит, тоже не читала.

Интересно, что делает сейчас Алла?

Свой первый номер я поставил через два месяца после начала учебы на первом курсе. Оказалось, что перед Новым годом в нашем институте традиционно проводится конкурс-концерт, в котором должны принять участие все студенты-первокурсники. Делалось это для того, чтобы все имели возможность показать себя друг перед другом и перед преподавателями. Я в это время уже был смертельно влюблен в Таню, но поскольку она не обращала на меня какого-то особенного внимания, я решил, что новогодний концерт – прекрасный повод, чтобы сблизиться с ней.