Как грабят корованы - [6]

Сила время от времени припадала к земле, или веточки надломанные рассматривала, или траву примятую. Сказала, что недалеко табун коняв, а Чубаря не слышно, хотя шёл он здесь.

Ванька-то Чубаря первым и увидел: эти двое носом по земле вели, следы читали, а Ванька от неумения по сторонам пялился. А тут пригорочек, под ним низинка, глядь – вот он, супостат, в папоротниках.

Им бы подкрасться тихонько или с самострела предателя подстрелить. Да Ванька ветками затрещал и птицу какую-то вспугнул: та как всполошится, как заверещит на весь лес. Чубарь обернулся, рожей перекосился и бежать зигзагами, ровно заяц. Ну и они следом.

А в чаще побеги-ка попробуй. Всякая коряга под ноги подвернуться норовит, всякий куст в волосы сучками вцепиться.

Беглец за выворотень – порск, и будто в воду канул.

– Я туда, – кричит Лежень. – Сбоку обойду.

Сила в другую сторону побежала. Ванька туда-сюда дёрнулся, и за ней. Обогнули выворотень… да так и остолбенели.

Конявы пасутся. Голов двадцать, да совсем близко – каждую шерстинку видать. У Ваньки с перепугу вся картина разом в уме отпечаталась: и как копыта в мох уходят, и как острые зубы листья с дерева обдирают, и как две конявы в стороне милуются – лапами сцепились, будто в ладушки играют. И маленьких конявок Ванька первый раз в жизни увидел – голенастые, смешные, как телята, брыкаются.

Тут уж не до ларца, самим бы уйти. Конява – животина всеядная, она и на траве проживёт, ан свежее-то мясо всяко вкуснее!

Сто лет, кажется стояли. Сила-то с Ванькой подале, Чубарь и вовсе в стороне, а Лежень прямо возле самой здоровой конявы очутился. Та ему в глаза уставилась, будто все мысли прочитать хочет.

Лежень и не выдержал. Завопил и бежать. Ну и они, понятное дело, тоже.

У коняв четыре ноги, а у человека две, как тут удерёшь. Разве что в самый бурелом забраться, где зверюги себе все копыта поломают. Лежень позади орал-орал, а потом враз смолк, и только хрупнуло что-то до того мерзко, что Ванька весь похолодел.

Сдуру вспомнилась сказка, как Весняр-богатырь с трехголовой конявой сражался. И ещё, совсем из голоштаного детства: "Баю-бай, баю-бай, не ходи-тко за сарай. Там конява тебя ждёт, в лес густой уволочёт. А у нас Ванюшка один, детку мы не отдадим…"

Не отдадим детку, как же, спросят вас.

Топот за спиной. Ванька улучил минутку, оглянулся. Скачут следом три здоровые твари, неспешно так; знают, что добыче никуда не деться. И зубы скалят по-человечьи, у самого крупного зубищи красным вымазаны.

Выскочили на опушку. Протянулась впереди полянка, не полянка – вроде широкой просеки, а из неё кривые ёлки торчат. Все трое туда с размаху и выскочили.

Ванька чуть в сторону шагнул – по колено в грязь ушёл. Болото!

– Топь! – кричит. Это чтоб Силу предупредить. А она, ровно коза, с кочки на кочку, вот-вот Чубаря нагонит.

Конявий вожак тоже на кочку прыгнул и Ваньке в лицо лыбится. Никуда ты, мол, человечишка, не денешься. Ванька озлился, дёрнул пищальку из-за спины и прицелился в самую оскаленную пасть.

Грохнуло, и Ванька чуть с кочки не свалился. Конява глазищами хлопнула, а потом у ней из пасти чёрное хлынуло, и ноги подломились.

– Джек! – Сила позади зовёт.

А Ванька глаза отвести не может. И две оставшиеся зверюги с копыта на копыто переминаются, будто растерялись. Потом одна морду протянула и из шеи убитой конявы кусок хвать! Башку задрала, проглотила.

Ваньку замутило. Слышал он, что конявы своих жрать не брезгуют, но чтобы своими глазами увидеть…

– Джек!

Отвернулся Ванька и пошёл кочки нащупывать. Пусть-ко конявы следом сунутся, разом завязнут.

А там Чубарь с Силой борются. Увидел Чубарь, что Ванька на подмогу спешит, оттолкнул Силу и бежать. Пять шагов проскакал и с размаху в трясину ухнул.

Ванька на пузо в мох лёг, пополз к Чубарю, руку тянет:

– Держи!

А позади Сила:

– Ларец!

Чубарь глаза выпучил, ларец к груди прижал, а сам уж по грудь в трясине.

– Держись ты!

А тот ларчик не отпускает. Ну, Ванька одной рукой в ларец вцепился, а другую к Чубарю тянет – за рукав схватить или за пальцы. А тот, видать, совсем очумел. Нет, чтобы помочь себя из болота вытащить, так он ларец отнимать. Дёргает его, а сам всё глубже в трясину уходит.

– Руку давай, дурак! – Ванька орёт.

А тот уж по подбородок в жижу провалился.

Нащупал Ванька чубареву руку, тащит, а из трясины его ровно кто за ноги тянет. Не пускает топь. Чубарь трепыхается, в ларчик вцепился, а грязь уже к носу подошла. У Чубаря глаза выкатились, трясина пузырями пошла; видать кричать решил, а поздно.

Свистнуло у ванькиного уха, и Чубарю промеж глаз стрела вошла. Ванька опомниться не успел, а голова целиком в трясину провалилась, только пальцы ещё мгновение за ларец цеплялись.

Вскочил Ванька, на кочку, себя не помнит:

– Ты зачем? – орёт. – Зачем стрелила?

А у той губы дрожат.

– Потому что лучше так, чем… вон…

Оглянулись оба на окно, а там пузыри – бурк, бурк. Представил Ванька, каково в трясине тонуть. И то верно, лучше уж стрелу в лоб.

Тут у него так коленки задрожали, что плюхнулся Ваня на мокрую кочку. И увиделось ему странное: далеко за болотом, у самого неба, где смутно виделись развалины, вырастала из земли громадная поганка. Тонкая нога тянулась к облакам, вздрагивала манжетка, распухала квашнёй шляпка, на которой весь корован бы поместился, и ещё бы для деревни место осталось.