Как Гитлер пришел в власти: Германский фашизм и монополии - [97]

Для концепции обоих этих политических актеров существовали объективные причины. Шлейхер имел (или по крайней мере считал, что имеет) за собой вооруженную силу государства в виде рейхсвера. Потому он полагал, что посредством давления сможет заставить Гитлера придать фашистской диктатуре приемлемую для военщины форму. Это значило, что генералитет (а прежде всего сам Шлейхер) получит значительные полномочия исполнительной власти и на случай падения нацистского влияния на массы сохранит все свое значение и резервные возможности. Давление это (разумеется, при помощи интриг) должно было оказываться, с одной стороны, рейхсвером, а с другой — угрозой откола от нацистской партии готового на компромисс крыла Штрассера.

Папен, не имевший ни влияния на рейхсвер, ни прямых нитей к Штрассеру или к каким-либо другим готовым на раскол нацистским главарям, вынужден был прибегнуть к другим методам. Сила его — наряду с хорошими отношениями с домом Гинденбурга — состояла в том, что он (хотя и считавшийся до своего прихода к правительственной власти всего лишь величиной второго или третьего порядка) поддерживал связи с весьма различными труп пами господствующего класса. Потому, несмотря на свои всем известные жалкие умственные способности, он был пригоден играть роль посредника как между этими группами, так и между ними и нацистским руководством.

Папен происходил из вестфальского дворянства, в свое время обретался пажом при дворе, владел имением и благодаря женитьбе был связан родственными узами с западногерманской индустрией; лично знал многих магнатов Рура. Служил в гвардейском полку и (правда, с весьма сомнительным успехом) пытался выступать на дипломатическом поприще. Написал несколько политико-публицистических трактатов об исторической миссии христианского Запада, не брезговал и антисоветскими памфлетами. В течение многих лет он в качестве главного акционера католической газеты «Германна» всеми силами толкал партию Центра вправо. Будучи частым гостем во дворце рейхспрезидента и вращаясь в берлинском Клубе господ, он сумел превратить свои безукоризненно аристократические манеры и репутацию владельца самых дорогих верховых лошадей, а также первоклассных, с иголочки костюмов в политический капитал. Ему хотелось быть человеком, сочетающим в себе офицера, дипломата, промышленного босса, помещика и специалиста по идеологии, который не только принимает близко к сердцу все желания могущественных монополистических магнатов и антиреспубликанских юнкеров, но и умеет превратить эти желания в действия государственного мужа.

Еще в августе Папен встретился с Круппом, Карлом Бошем и Сименсом, получил информацию насчет их ближайших внешнеполитических и хозяйственно-политических шагов. Выполняя их волю, он дал согласие на создание режима, высокопарно именуемого «новое государство», и разработал проект экономической программы, провозглашенной под названием «Двенадцатимесячный план».

Незадолго до того Папен произнес в Мюнстере речь, в которой заявил о своих намерениях. Девизом ее служило: «Каждому — свое». Нетрудно понять, что под этим подразумевалось: гигантские субсидии, налоговые льготы и наиболее благоприятные условия получения прибыли для одной стороны — крупной промышленности и юнкерства; значительное сокращение заработной платы, урезывание социальных ассигнований и начало милитаризации промышленности посредством пока еще «добровольной» трудовой повинности — для другой, для рабочего класса. На первом месте стояла фактическая отмена тарифного права при помощи чрезвычайных распоряжений. Тем самым забастовка объявлялась незаконным средством борьбы рабочих, а профсоюзы лишались своих важнейших прав.

Все эти меры в интересах различных групп господствующего класса были нацелены на создание авторитарного государства, полную ликвидацию социального законодательства, получение максимальных прибылей, устранение рабочих организаций из общественной жизни. Иначе говоря, это были меры для непосредственного перехода к открытой диктатуре капитала. Папен рассматривал их как аванс, обеспечивающий ему участие в теперь уже близкой власти фашистов.

На каких бы встречах представителей правящего класса ни выступал канцлер под аплодисменты присутствующих, разъясняя свою программу, он давал понять, что сделал все зависящее от него, дабы проложить ровный путь к диктатуре, и теперь от самих нацистов зависит повести свое массовое движение по этому пути в последнее и решающее наступление против парламентарного государства. Исподволь он заклинал капитанов индустрии использовать свое влияние на фашистскую партию и побудить ее действовать совместно с президиальным правительством. Именно в таком духе он разъяснял 12 октября баварским промышленникам свой план «имперской реформы под антипарламентарным знаком», присовокупив к сему жалобу: мол, ввиду притязания фашистов на тоталитарность все еще не удалось «включить большое и заслуженное движение национал-социализма в полное ответственности сотрудничество во всем рейхе»²¹.

Однако к тому времени растущее противоречие между Шлейхером и Папеном открыто еще не проявилось. Оба они тянули за один канат, стараясь обеспечить Немецкой национальной народной партии, а тем самым и правительству максимальный успех на предстоявших 6 ноября новых выборах в рейхстаг и дать слишком самоуверенной НСДАП почувствовать, что пора ее неудержимого подъема уже миновала. Они добились также того (и это в тогдашних условиях было важнее, чем дополнительно полученные Немецкой национальной народной партией 100 тыс. голосов), что значительная группа промышленных и финансовых магнатов открыто высказалась за немецких националистов. Это было сделано в воззвании иод лозунгом «С Гинденбургом — за народ и рейх!»; под ним стояли и подписи Борзига, Фёглера, Шпрингорума, Кнеппера, Равене, Зольмсена, а также многих юнкеров и отставных генералов