Как Гитлер пришел в власти: Германский фашизм и монополии - [2]
Причина того, что тезис о единоличной вине Гитлера особенно любим буржуазными учеными, — это в значительной мере его исключительная пригодность для реакционной пропаганды. Вышедшая из употребления нацистская легенда о всемогущем чудотворце — спасителе нации наипростейшим образом выворачивается наизнанку и превращается в антилегенду о всемогущем злодее, а затем пристегивается к распространенным на Западе идеалистическим историческим взглядам о всесилии уникальной личности.
Таким образом, потребителя буржуазной идеологии, так сказать, избавляют от труда переосмысления, поскольку эта антилегенда по своей внешней правдоподобности превосходит другие интерпретации, предполагающие наличие хоть какого-нибудь знания истории. Все это наилучшим образом приспособлено, дабы убедить так называемое общественное мнение на Западе, что проблема фашизма ни в каком дальнейшем объяснении не нуждается, а прошлое уже «преодолено».
Благодаря этому указанный тезис просто-таки идеально отвечает социальному заказу буржуазной историографии, которая стремится оправдать дискредитированную бесчеловечностью и войной империалистическую систему и внести свой вклад в ее сохранение и упрочение. Ведь если признать правильным утверждение, будто Гитлер был единственным творцом и исполнителем зловещих замыслов германского фашизма и единоличным виновником второй мировой войны, то отсюда логически следует: искать других виновников преступлений 30—40-х годов или же задавать вопрос об общественных причинах тогдашнего хода развития в Германии совершенно ни к чему.
Уже на Нюрнбергском процессе главных немецких военных и нацистских преступников в 1945–1946 гг. защитники фашистского «первого гарнитура», впервые выступившие с тезисом об абсолютной единоличной вине Гитлера (которого один из них назвал Люцифером), не делали тайны из того, что тезис этот служил им для обеления обвинявшихся крупных промышленников, банкиров, военщины и заправил нацистской партии >5. Но если для адвокатов нацизма в Нюрнберге на первом плане стояла задача — снять вину с отдельных лиц, то буржуазные историки приступили к защите уже целого класса с целью реабилитации общественного строя, представляемого данным классом. Некоторые из них без обиняков признают это.
Так, американский историк Генри А. Тэрнер, который, по его собственным словам, хочет разрушить «некоторые легенды» об ответственности германской крупной индустрии за приход к власти фашизма, пишет: «Если широко распространенная точка зрения, что фашизм — это продукт современного капитализма, действительно отвечает фактам, то защита этой системы едва ли возможна». Тем самым он признает, что тезис о единоличной вине Гитлера затрагивает отнюдь не только прошлое, но и грубо вторгается в современную борьбу между прогрессом и реакцией, между силами мира и поджигателями войны.
Если допустить, что тезис этот верен, то отсюда вытекает вывод: не будь Гитлера, не было бы ни фашизма, ни преступной, агрессивной войны. А так как нацистский главарь вот уже четыре десятилетия мертв, значит, мол, борьба против неофашизма и опасности новой мировой войны по сути своей никчемные наскоки на давно преодоленное зло, она-де или политическое донкихотство, или же злостное стремление отвлечь общество от решения действительно назревших задач. Так безмерное преувеличение исторической роли Гитлера оказывается в наши дни средством дискредитации прогрессивных сил, средством политической дезориентации масс в их борьбе за демократию и мир.
Тезис о единоличной вине Гитлера занимает видное место и в современной идеологической борьбе империализма против социализма. Он целеустремленно направлен против марксистско-ленинского определения фашизма, которое, раскрыв его классовое содержание и охарактеризовав его главные черты, дал на VII конгрессе Коммунистического Интернационала в 1935 г. Георгий Димитров в лаконичных словах: «Фашизм у власти есть… открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала» >6.
Нападки буржуазных историков на это научное определение фашизма облегчаются тем обстоятельством, что для миллионов людей на Западе Гитлер — это конкретная и хорошо знакомая фигура, между тем как с понятием «финансовый капитал», а тем более с отдельными его элементами они едва ли связывают какие-либо конкретные представления и ассоциации. Активные действия различных групп финансового капитала и в прошлом и в настоящем им по большей части неизвестны и почти всегда для них непроницаемы. А потому для рядового западногерманского бундесбюргера взаимосвязь, существовавшая между толпой, оравшей «Хайль Гитлер!», мероприятиями фашистского правительства, террористическими походами на представителей иного мировоззрения, военными преступлениями или истреблением еврейского населения, с одной стороны, и элитой финансового капитала — с другой, остается, как правило, неосознанной. «Случайные явления и личные особенности знаменитых людей, — отмечал еще Георгий Плеханов, один из выдающихся пропагандистов марксизма на рубеже XIX–XX вв., — несравненно заметнее, чем глубоко лежащие общие причины»
