Теперь директор дорвался, осуществил голубую мечту — построил на своем предприятии самый-самый длинный цех. Хотя для развития мощностей хватило бы цеха втрое короче. Но он добился «самого»: убедил, уломал, умаслил высокие инстанции. Высидел в приемных, выклянчил, выплакал.
Самый-самый длинный цех проработал самое-самое короткое время, ровно столько, чтобы сдать его приемной комиссии. И встал. И будет стоять самое-самое малое год. Потому что он надолго вперед сожрал какие-то там лимиты или накопления (этого я не понял), и вообще, чтобы обеспечить его нормальную работу, пришлось бы оголить все остальные участки. Но в том-то и дело, что обеспечивать его работу вовсе не надо.
— А другие что же? — робко спрашиваю я, дилетант, увлекшегося сарказмом рассказчика. — Прочие-то руководители? — Я не отваживаюсь произнести: «А вы?»
— Что другие? — живо откликается он. — Другие, разумеется, в камыши. — И, зло блеснув глазами, заканчивает — Только вот на хрена им в камыши? Они же не охотники — уток не стреляют.
Приятель мой опять хохотнул.
А сотрудник его, когда мы вышли с ним на кухню покурить, печально сказал мне:
— Вы нашего шефа завтра послушайте. Завтра у директора юбилей.
Я пошел на этот юбилей.
Черноволосый начальник моего приятеля выступал там одним из первых. Говорил он хорошо, убедительно, достойно, чуть взволнованно. Мне особенно запомнилась одна чеканная фраза — из концовки его речи. «Вы шли, — сказал он, обращаясь к директору, — единственно правильным путем — путем раскрытия неповторимости своего организаторского таланта».
Хорошо выступали и другие ораторы — тепло, задушевно.
Только приятель мой что-то все ерзал, кривился, потирал горло.
— Прямо засуха, — шепнул в какой-то момент.
Под конец уже он вдруг решительно поднял руку.
«Сейчас врежет!» — напрягся я.
Приятель быстро поднялся на трибуну, налил стакан воды, залпом выпил, откашлялся и звонко произнес всего одну фразу:
— Целиком и полностью присоединяюсь к предыдущим ораторам!
Юбиляр недоуменно поднял брови, не зная, очевидно, как ему следует на это реагировать.
Зал помог директору: раздались добродушные смешки, редкие аплодисменты. Тогда сдержанно улыбнулся и директор, оценив непринужденную, шуточную концовку торжественной части.
На улице уже, возле машины, я спросил приятеля:
— Как тебе удалось?..
— Да ну! — махнул рукой он. — Ничего же — проглотили. А то развели тягомотину. Мне главное так пить захотелось, а они тянут, тянут.
Он решил, наверное, что я интересуюсь: как удалось ему отважиться на столь лихую шутку.
— Как удалось тебе промолчать про самый длинный цех? И вообще — про все это?
— Ты что?! — встревоженно уставился он на меня. — Тебя, может, домой подбросить?
— Как удалось тебе промолчать? — повторил я.
— Да иди ты! — обиделся приятель. — На юбилее, что ли, про такое?
— Как удалось тебе промолчать раньше?
— Раньше-раньше! — сквозь зубы сказал он. — Ты едешь или нет?
Я покачал головой.
— Ну, гляди.
Он захлопнул дверцы, развернулся, покатил.
А я смотрел вслед его шустрому «жигуленку» и думал: «Как же ему все-таки удается молчать?.. Как нам это удается?.. Почему мы не молчим только в телевизионных фильмах?»
