Как две капли воды - [14]

– А что, если я сумею помочь людям, а не только причинить им вред? Разве не умирали борцы за идею во имя грядущей справедливости? Понимаю, я кажусь тебе безумной, но иногда мне кажется, что я готова на смерть!

Хуже всего, что Виктория не притворялась, в глубине души Оливия это понимала. В сестре горело постоянное неугасимое пламя, вечный факел готовности к борьбе – свойство, присущее несгибаемым борцам за идеалы. Она готова либо сгореть, либо "идти за своим кумиром на край света.

– Ты пугаешь меня, когда говоришь подобные вещи, – тихо призналась Оливия, и Виктория крепко сжала руку сестры.

– Я не хотела, Олли, просто измениться не могу. Я совсем другая, не такая, как ты. Странно, почему мы такие разные в душе!

– Разные и одинаковые, – возразила Оливия, которой тоже хотелось бы разгадать их общую тайну.

– Прости, я не думала, что так расстрою тебя, – обронила Виктория, хотя не раскаивалась в том, что натворила. Просто слишком любила сестру, чтобы причинять ей боль.

– Я так и знала: что-то неладно. Почувствовала.

Оливия коснулась груди, и Виктория кивнула. Им обеим было знакомо это ощущение.

– Когда именно? – с интересом спросила она. Эта телепатия всегда интриговала ее.

– В два, – сообщила Оливия, и Виктория кивнула. Обе они уже привыкли к такому феномену, инстинкту, который всегда подсказывал одной, когда другая попадала в беду.

– Почти так. Именно тогда они схватили нас и потащили в участок.

– Должно быть, очаровательное было зрелище, – неодобрительно буркнула Оливия, но Виктория только расхохоталась.

– Собственно говоря, мне это показалось ужасно забавным. Полицейские были исполнены решимости арестовать всех, и ни одна женщина не пожелала остаться в стороне.

Виктория снова засмеялась, а Оливия застонала, вспомнив звонок сержанта.

– Я рада, что ты на свободе, – твердо объявила она.

– Почему ты обратилась к Доусону? – осведомилась Виктория и поглядела в глаза сестры, доискиваясь правдивых ответов. Они многое понимали без слов, и часто уверения и пространные пояснения оказывались ни к чему.

– Просто не сообразила, кого еще можно попросить о помощи. Не хотела впутывать Донована или Петри, а полицейский предупредил меня, чтобы не приезжала одна.

– Ничего страшного, если бы и приехала. Он тебе не нужен! Такое ничтожество!

Виктория небрежно отмахнулась, словно отметая столь незначительный предмет, как Чарлз Доусон. Для нее он и в самом деле был никем. Она не видела в нем тех достоинств, какие отмечала Оливия.

– Он вовсе не ничтожество, – запротестовала та.

Она видела, как он подавлен, как угнетен, раздавлен ударами судьбы, и отчаянно сострадала этому человеку. Не жалела, а именно сочувствовала. Чарлз понравился ей с первого взгляда. Она безошибочно угадывала, каким прекрасным человеком он был когда-то, до того как случилась беда, и была уверена, что, если на пути ему встретится добрая, любящая, готовая к самопожертвованию женщина, он обязательно распрямится и станет прежним Чарлзом Доусоном.

– У него душа ранена, – объяснила она сестре.

– Оставь эту сентиментальную чушь, – хмыкнула Виктория, не питавшая ни малейшего сочувствия к тем, кого постигли несчастья.

– Это несправедливо. Он примчался, бросив все дела, лишь затем, чтобы тебе помочь.

– Наш отец, вероятно, один из самых выгодных его клиентов.

– Виктория, не смей говорить гадости! Я не вдавалась в подробности по телефону, и он вполне мог бы отговориться занятостью.

– Возможно, ты ему понравилась, – лукаво, хотя и без особого интереса заметила Виктория.

– Или ты, – возразила Оливия.

– А что, если он даже не различает нас?

– Это еще не значит, что он плохой человек. Отец тоже до сих пор ошибается. Да и остальные, если не считать Берти.

– Наверное, она единственная, кому мы небезразличны, – безжалостно бросила Виктория.

– Ну почему ты иногда бываешь такой злюкой? – тяжело вздохнула Оливия. Она терпеть не могла, когда сестра приходила в такое настроение. Иногда Виктория бывала такой бесчувственной!

– Ничего не поделать, такая уж я уродилась, – без всяких угрызений совести сообщила Виктория. – Мне самой иногда тяжело. Но видишь ли, я слишком многого ожидаю от окружающих, да и от жизни. Не желаю до скончания века вести дом да ездить по балам и театрам!

Оливия потрясенно молчала. Сейчас сестра казалась непривычно серьезной, словно повзрослела на глазах.

– А я думала, ты ждешь не дождешься, когда мы приедем в Нью-Йорк. Сама вечно жаловалась на скуку в Кротоне.

– Верно, и мне здесь нравится, но я не собираюсь ограничиваться исключительно светской жизнью. Подумай, сколько всего на свете интересного, кроме раутов и приемов! Хочу, чтобы меня считали самостоятельной, мыслящей личностью, а не просто дочерью Эдварда Хендерсона! – гордо вскинув голову, заключила Виктория.

– В твоих устах это звучит так благородно! – улыбнулась Оливия.

Виктория вечно носилась с очередной грандиозной идеей, хотя, насколько понимала Оливия, оставалась при этом неизменно искренней. И все же она была еще совсем ребенком, да еще и крайне избалованным. Мечтала о развлечениях, вечеринках и в то же время вполне серьезно рассуждала о битвах за идеалы и борьбе с несправедливостью. Словом, сама не знала, чего добивается, но иногда Оливия ощущала, что когда-нибудь Виктория выполнит свое предназначение.