Как делаются деньги? - [91]

Вероятно, самую радикальную критику современных неоклассических финансов и присущей им идеи о рыночной эффективности предложил Бенуа Мандельброт. Он целился в самое сердце теории, отделяя предпосылку о том, что колебания цен на финансовых рынках происходят случайным образом, от предпосылки о том, что эти колебания нормально распределены. Мандельброт признает, что цены действительно могут быть случайными, в том смысле, что они являются непредсказуемыми, но он предлагает разделять «умеренную» и «необузданную» случайность[285]. Первая – случайность, которая описывается предпосылками теории вероятностей Гаусса: цены подчинены колоколообразному нормальному распределению, и каждое отдельное движение цены не зависит от предыдущих. Умеренная случайность – это то, с чем мы имеем дело, подбрасывая монету. Второй вид случайности этим предпосылкам, однако, не соответствует. Необузданная случайность может, например, вызвать явление турбулентности, которое обнаруживается в поведении ветра или рек. Турбулентность возникает, когда ламинарные движения материи превышают определенное пороговое значение и начинают усиливать друг друга, что создает новые и более сложные закономерности, которые нельзя свести к эффектам изначальных движений. Турбулентность производит внезапные и неистовые колебания, по масштабам значительно превышающие колебания, проявляющиеся в обычном состоянии материи. Другими словами, турбулентность обозначает резкий разрыв с «обычной» волатильностью ситуации. В сравнении с нормальным распределением, необузданная случайность ведет к куда более «аномальным» событиям. Маловероятные явления становятся менее маловероятными.

Суть критики Мандельброта, разумеется, в том, что цены на финансовых рынках следуют закономерностям необузданной, а не умеренной случайности. В этой связи частые случаи кризиса, когда цены сильно отклоняются от ожиданий рынка, не должны восприниматься как сюрприз, поскольку данные примеры «финансовой турбулентности» есть явления, присущие функционированию системы как таковой. «Рынок – рискованное место, куда более рискованное, чем представляется, когда вы беспечно полагаете, что цены болтаются вокруг умеренного гауссианского среднего»[286].

Основой аргументации Мандельброта является комбинация теоретических размышлений из теории вероятностей и эмпирических исследований исторических ценовых рядов. Мандельброт считается широко признанным математическим гением и представляет свои доводы в чрезвычайно убедительном виде. В связи с этим любопытно отметить его реакцию на критику со стороны ортодоксальных теоретиков финансов. Вот как Мандельброт это резюмирует:

Объем доказательств, опровергающих стандартную модель современных финансов, такой, что полностью игнорировать его не представляется разумным. Через сорок лет после того как я начал плотно заниматься этой темой, большинство экономистов теперь признают, что цены не следуют нормальному распределению и не движутся независимо. Но многие, после того как признают эти соображения, задаются вопросом: «ну и что?» Независимость и нормальность, утверждают они, являются всего лишь предпосылками, которые помогают упростить математику современной финансовой теории. Только результаты имеют значение. Точно ли стандартные модели предсказывают то, как ведет себя рынок в целом? Может ли инвестор пользоваться современной портфельной теорией для того, чтобы сформулировать надежную, прибыльную инвестиционную стратегию? Будет ли CAPM помогать финансовому аналитику или специалисту по корпоративным финансам принимать правильные решения? Если ответ «да», тогда нечего это обсуждать[287].

Эта цитата позволяет понять, как идеология и вера работают в отношении финансовых рынков. Мы можем обратиться к пересказанному Жижеком анекдоту про Нильса Бора, чтобы в этом разобраться:

Коллега Бора, ученый, удивился, когда увидел подкову над дверью загородного дома Бора, и воскликнул, что не верит, будто подковы охраняют дом от злых духов. Бор ответил: «Да я и сам не верю. Она там висит, потому что мне сказали, что она работает, даже если в это не верить». Вот именно так сегодня и функционирует идеология: никто не воспринимает демократию или правосудие серьезно, но мы в них участвуем, мы показываем нашу веру в них[288].

Примерно такая логика применима и к финансовым рынкам, и, возможно, даже к капитализму в целом. Кто на самом деле верит в то, что финансовые рынки нужны, чтобы эффективно распределять финансовые ресурсы с целью достичь самых высоких уровней производства и процветания? Истинно верующие в безусловные преимущества свободного рыночного финансового капитализма обнаруживаются все реже и реже, в особенности после финансового кризиса 2007–2008 годов. Даже Алана Гринспена, в ходе слушаний в конгрессе США, вынудили признать, что он нашел «изъян» в своей «идеологии», предполагавшей, будто «свободные, конкурентные рынки являются самым лучшим способом организовывать экономику». Оптимисты интерпретируют растущий скептицизм относительно эффективности финансовых рынков и их позитивной роли как исторический поворот, в рамках которого тенденция последних сорока лет к либерализации и дерегулированию будет обращена вспять. Более мрачная оценка свидетельствует о том, что финансовые рынки достигли стадии развития, что они больше не нуждаются в людях, которые будут в них верить как в основную движущую силу, отвечающую за обращение и распределение денег в мире. Вся наша экономика была выстроена вокруг представления о том, что рынки эффективны и что они дают самые лучшие оценки истинной цены различных активов, ценных бумаг и самих денег. Это стало настолько повсеместным, что вера отдельного человека больше не требуется. Все прекрасно работает, даже если мы в это не верим.