Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы - [40]

Когда-то Уильям Фолкнер сказал, что из своих романов больше всего любит «Когда я умирала». Общеизвестно, что опыт преподавания Фолкнера у меня невелик, однако даже я заметил, что его больше всего любят и студенты. Мне гораздо лучше удавалось провести их через весь этот роман, чем через двенадцать страниц «Поджигателя», одного из рассказов в сборнике. Подозреваю, что и у многих не-студентов это любимый роман Фолкнера. Почему? Его можно одолеть. С одной стороны, дело тут в простоте повествования. «Авессалом, Авессалом!» не для хилых. То же самое «Шум и ярость». А вот сага о семействе Бандрен все-таки несколько полегче. Один мой коллега называет ее куча-мала, но я не уверен, что зашел бы так далеко. И не думаю, что именно поэтому читатели его любят. Дело в том, что в этом романе читателям легко следить за героями. Понятно, что не просто так в «Когда я умирала» одного героя гораздо проще отличить от другого, чем в остальных романах Фолкнера. Очень помогают имена в начале каждой главы, написанной в форме внутреннего монолога. И имена такие, что не забываются: Анс, Адди, Дарл, Джул (и это мужчина), Кеш, Дюи Дэлл, Вардаман. Ну хорошо, здесь все ясно. Но по-настоящему помогает кое-что еще. У каждого героя есть эмблема, некая вещь, одержимость, цель, которая помогает отличить его (ее) от остальных. Анс, кроме того, что отказывается быть «обязанным» кому-либо вне своей семьи, все время думает о новых (вставных) зубах. У Джула есть конь (и гнев), у Кеша – плотницкое дело и горячая любовь к «графофону» (так он коверкает слово «фонограф»)[29], у Вардамана – пойманная рыба и равнение на покойную мать, у Дюи Дэлл – беременность и горячее желание сделать аборт. Как все это работает? Прежде всего по принципу мнемоники. Когда мы видим человека, одержимого своим конем или несоразмерно гневно реагирующего на ситуацию, то знаем, что это Джул. Стоит об этом упомянуть раз-другой, и никакого имени уже не нужно. Но кроме того, существует еще и структура героев. Одержимость придает им глубину и окраску. Так, плотничая, Кеш убегает от мыслей о том, для чего он делает этот ящик:

Я сделал все на скос.

1. Гвозди схватывают большую поверхность.

2. В каждом шве поверхность прилегания вдвое больше.

3. Воде придется просачиваться в него наискось. Вода легче всего движется по отвесу и по лежню.

4. В доме две трети времени люди в отвесном положении. Поэтому соединения и стыки делаются отвесно. Потому что нагрузка отвесная.

И так далее… Всего тринадцать пунктов, с великолепным выводом в последнем: «Качество работы лучше». Бросается в глаза, что в его раздумьях нет их реального источника – что это за ящик. Конечно, гроб, и читатели это знают, но Кеш этого не говорит. Однажды, правда, он упоминает могилу, но только по контрасту с другими выкопанными ямами. Он говорит деловито, но избегает единственно важного факта, а именно, что сделал гроб для собственной матери. Почему? Потому что горюет. А точнее, старается избежать горя. Ни один из героев никак не выражает и даже не признает его, с головой погружаясь в сферу собственных интересов.

Мнемоника героев имеет исключительное значение в викторианском романе, и понятно почему. Вспомните, ведь это век романа-сериала. Если, скажем, десятого марта приходит свежий номер «Эдинбургского обозрения» с романом, который прямо затягивает вас, дня за четыре-пять вы точно проглотите две очередные главы, а потом двадцать шесть или двадцать семь дней будете дожидаться следующего, апрельского, номера и двух следующих глав. Не знаю, как вы, а я за двадцать шесть дней и имя свое позабуду. Я бы не обошелся без небольшой авторской помощи. Итак, знакомьтесь: Сайлас Вегг, помощник автора. Вегг «грамотный» человек, продавец баллад, ходит на деревянной ноге и дружит с мистером Венусом, чучельником, «художником костей». Оба скупы, беспринципны и вызывают улыбку своими мелкими пакостями. Главный злодей – Брэдли Хэдстон, учитель, у которого разве что пена изо рта не идет, подчеркивая, насколько он отвратителен. Его мнемоника, как и у мистера Венуса, заключается в его имени. Вряд ли за месяц мы забудем такого Брэдли Хэдстона или других великолепных диккенсовских персонажей с необычными именами: Джаггерс, мисс Хэвишем, Мэгвич, Урия Хип, мистер Микобер, Квилп, Скимпол, Пекснифф или Эбенезер Скрудж, всеобщий любимец из «Рождественской песни в прозе». Но часто Диккенс дает своим героям не только запоминающиеся имена, но и другие эмблемы. Квилп – карлик, у Билла Сайкса есть ворчание и собака, у мистера Венуса – кости, у Микобера – кулак и убежденность, что «что-то случится». Они хромают, носят протезы (ни один автор в истории не создал столько героев с деревянными ногами), лица их странны, волосы необычны, и всегда у них есть приятели и талисманы. В его героях иногда видят гротеск, но гротеск этот не случаен. Они должны быть не только запоминающимися, но много месяцев оставаться живыми для читателей. И среди викторианских авторов романов-сериалов Диккенс не один такой. Даже беглый взгляд (если только такой возможен) на Уильяма Мейкписа Теккерея, Джорджа Мередита, Энтони Троллопа, Томаса Харди или сравнительно сдержанную Джордж Элиот обнаруживает целую россыпь живых, иногда странноватых фигур, особенно среди второстепенных персонажей.