Кафе «Ностальгия» - [87]

Звонит телефон, на третий зуммер включается автоответчик. Марсела, сегодня утром ты сбежала с температурой под сорок. Пожалуйста, не заставляй меня нервничать, скажи, как ты себя чувствуешь… Мне уже лучше, дорогая Шарлин, не волнуйся, я купила лекарства, хочу побыть одна, знаю, что тебе не нравится, но мне это необходимо, вру я. Обещаю, завтра я буду в порядке и приглашу тебя потанцевать гуагуанко в «Ла-Хава». Нет, я не хочу, чтобы ты звонила Салли или кому-то еще. Целую. Чао. Только я закончила говорить с Шарлин, как снова звонок, телефон прямо не смолкает в этом доме. Привет, это Оскар. Я звоню из Мехико. Ты здесь или нет? Я отвечаю: здесь. У тебя слабый голос Я не очень хорошо себя чувствую, но ничего страшного. Я звоню, чтобы предупредить, что сдал билет и не смогу приехать повидаться с тобой, мне тут подкинули неплохую работенку – курировать одну выставку, которую будут возить по всей Латинской Америке и Соединенным Штатам, а, возможно, в будущем соду ее довезут и до Европы. Как видишь, мне никуда нельзя уезжать, если я возьму отпуск, то упущу свой шанс – надо же, и это говорю я, тот, кто строил такие чудесные планы посидеть с тобой в бистро и поболтать о Хулиане дель Касале,[242] Хуане Борреро[243] или о паре ботинок, которые я давно мечтаю купить в обувном магазине «Балли»! Не подумай чего. Это шутка, не будь такой серьезной. Надеюсь, увидимся в декабре, приложу все усилия. Надеюсь, что так оно и будет. Ты какая-то странная. Я же объяснила тебе, что ни с того ни с сего подхватила грипп. Ешь витамин С, дело в том, что у нас гандикап витаминов,[244] да еще много чего. Следи за собой, худышка. И ты тоже, непременно приезжай в декабре. Я уже не худышка, я уже толстушка.

Мне не удается уснуть, я встаю, беру со стола пачку нераспечатанных писем. Аккуратно вскрываю конверты, один за другим, перед глазами скачут каллиграфические каракули моих друзей. Первое письмо от Хосе Игнасио. Знаешь, Map, ты должна простить меня за все мои глупости, я хочу, чтобы ты знала: я никогда не преставал думать о тебе. Жаль, что я слишком поздно узнал, что нравился тебе, мы были бы завидной парой. Народ угорал от наших шуточек. Но, Map, «время уходит и мы понемногу стареем», как поется в песне у Пабло.[245] Я женат, у меня двое мальчишек, я ежедневно бьюсь, чтобы им было что есть, чтобы они ни в чем не испытывали недостатка. Я не собираюсь рассказывать тебе о наших бедах, не хочу расстраивать тебя. Немного нас здесь осталось, но мы очень часто вспоминаем тебя. Кармен Лауренсио снова вышла замуж, за одного магната, у нее два отпрыска от первого брака и один от этого; мы по-прежнему общаемся с ней. Мало что могу рассказать о себе. Продолжаю ездить с туристами на автобусе, болтаю без умолку на английском, но здесь на каждом углу висит табличка, которая напоминает нам, что в этой стране живем мы, настоящие кубинцы. Не забуду, как меня арестовали на Кафедральной площади за то, что я говорил на вражьем наречии. Полицейский был из восточных районов, как, впрочем, и все они. Он никогда в жизни не видел иностранной делегации, не говоря уже о гиде-переводчике; всю жизнь прожил в шалаше, а тут город, церковь и прочее. Такова жизнь. Если сможешь, пришли мне аэрозоль от астмы, мои мальчики хронически больны… Голос Хосе Игнасио, каким он был? Наверно, он гнусавил, ведь таким голосом приправлять шутки самое то; да, у него был голос паяца.

Письмо от Даниэлы было полно не связанных между собой фраз. Мне никак не привыкнуть. Родители впали в немилость, они уже не работают послами. Я выросла, теперь взрослая и потому должна слиться с этим обществом, или жлобчеством. Так как в итоге я ни на кого не выучилась – подумать только, топтаться возле самых первых университетов планеты и ни на кого не выучиться, даже на машинистку, – то решила заняться продажей табака, познакомилась с одним парнем в Партагасе, там, где работал твой отец. У меня не тот возраст, чтобы подаваться в валютные проститутки, конкуренция здесь ужасная; если ты видишь одиннадцати– и двенадцатилетних девочек, у которых и грудь-то едва выпирает, то вот тебе и центральный номер туризмо педерасто. Не смейся, плакать от этого хочется. Частенько вижу твою старинную школьную подругу – Мину, я знаю, что она дочь проститутки, но от нее я получаю новости о Монги. Ты столько мне о нем рассказывала, что я прямо сгораю от любопытства: хочу познакомиться с ним лично. Он все еще за решеткой, и, хотя поливает на чем свет стоит «План трудового перевоспитания», есть надежда, что его скоро освободят, так как за это уже больше не сажают – владение валютой перестало преследоваться законом; конечно, он подделал банкноты, и что там ни говори, а хранение и подделка – это совсем разные вещи. А после того, как народ бросился в море в девяносто четвертом, надо быть сумасшедшим, чтобы повторить эту попытку. Кабальеро, подумать только, со времени массового бегства на плотах прошли уже годы! Здесь никто не вспоминает, к чему ворошить прошлое, жизнь весьма суровая штука, и если следует куда-то бросаться, то не в море, а на поля с черной фасолью. Последние новости: крестьян, которых нужда заставила переехать в столицу, выселяют обратно; представь себе, появились надписи: «Когда уйдешь Ты, тогда уйду и я», «Я уйду, но Ты сядешь за баранку автобуса». Расшифровывать тебе этого «Ты» с большой буквы? Ты – это тот, кто у руля власти. Йокандра более или менее держится, говорит, что работает в каком-то призрачном журнале. Она не хочет тебе писать, потому что у нее, как обычно, депрессия. Мы остаемся одинокими, незамужними и без всяких супружеских обязательств, мужиков все меньше: кто уехал из страны, а кто зарабатывает своим членом. Нас раздавит колесом истории. Когда был последний ливень, обращаю внимание – ливень, а не циклон, – обрушилось порядка двадцати зданий между Старой Гаваной и Центральной. И вот что я тебе еще хочу сказать: у меня аллергия на зеленые, которые ходят здесь, потому что кругом нищета. Напиши мне о своих путешествиях, ведь я тоскую по тем временам, когда ездила по свету как дочь посла, но только поэтому; думаю, мне все-таки нужно было где-то осесть, похоже, я выбрала для этого худшее место в мире, но ты же не выбираешь, где тебе родиться. «Кто виноват, что родилась я кубинкой?» – как поет Альбита, сама понимаешь, она тоже запрещена. Если сможешь, пришли мне французские книги и пару недорогих сандалий, а то на мне все еще те самые туфли, в которых я ходила по Парижу в восемьдесят седьмом, на них уже места живого нет. Целую. От Йокандры тоже поцелуи. Подпись Даниэлы, убористая, без нажима, бледными штрихами. Хватит, надо взять письмо не с острова. Ведь если продолжать в том же духе, – я закончу где-нибудь в санатории, каком-нибудь типа того, что из «Волшебной горы».