Кафа (Закат Земли) - [22]

Критянин со страхом глянул на каменное галифе Шамаша.

Выше взглянуть боялся. Переводил взгляд на рейд. Там тянуло плоским, зеленовато-желтым дымком. Курилось одномачтовое гребное судно, бросившее якорь между берегом и победителями. Это было его судно. С плоской палубы прыгали в воду люди. Глядя на это, критянин опять застонал, теперь печально, и заломил руки, но Хипподи его не слушал. И жрец Таху смотрел вдаль молча. Это по его указанию рано утром два ловких пловца, рабы-патриоты, в тени солнечных бликов доплыли до гребного судна, стоявшего чуть в отдалении от трирем, и сумели подняться на него. А потом спустились на гребную палубу. Наверное, гребцы не стали кричать, — когда ты навечно прикован к вёслам, любое разнообразие волнует, любой человек, даже чужой, голый и со свертком на поясе, может показаться символом освобождения. А надзиратели спали. Прижимая пальцы к губам, рабы-патриоты вынули из кожаных поясов непромокаемые свертки, разнесли их по всему трюму, разложили под ногами мускулистых хмурых рабов.

Один оказался ливийцем. «Мы умрем?» — спросил он.

Раб-патриот негромко ответил: «Мы все умрем».

«И надзиратели умрут?» — уточнил ливиец.

«И надзиратели умрут тоже».

«И кормчие, и вожди?»

«И кормчие. И вожди. Все-все умрут, кто не любит Шамаша».

«Я не люблю Шамаша», — печально признался ливиец.

«Тогда не спрашивай про остальных».

Но ливиец не мог остановиться: «Умрут все-все? Это правда?»

Раб-патриот спросил: «А тебе как бы хотелось?»

«Именно так. Чтобы все-все».

«Так и будет», — твердо пообещал раб-патриот.

Потом он прыгнул в воду, отвлекая внимание от второго.

Раб-патриот плыл так быстро, он взмахивал руками так мощно, что за ним, как за плавающим морским существом, оставалась светящаяся дорожка, и хищные рептилии никак не могли его укусить. И стрелы падали в стороне, сбитые в полете тугими солнечными лучами. Из весельных отверстий судна начали вырываться клубы цветного — желтого и зеленого — дыма, раздались хриплые вскрики, стоны. Надзиратели и воины падали за борт, отравленные горящей серой, некоторые не успевали доползти до бортов, а прикованные к скамьям гребцы погибли первыми…

Конечно, на гипподроме весь день ведутся всякие споры.

Надо ли дразнить победителей? — спорят рабы и свободные граждане столицы, скучиваясь вокруг кофейных сосудов.

Морские народы сильней, они уничтожили армию аталов, потопили их военные суда, побили и сожгли все гарнизоны за Геркулесовыми столбами, а теперь сюда пришли. Если открыть Главные ворота и с почестями впустить победителей, может, мир еще устроится? Хмурый Шамаш, Хранитель бездны, молча стоит над городом, он смотрит в море, его, конечно, не тронут, но что будет с аталами? Может, открыть Главные ворота?

Гляди на свой гибнущий корабль, критянин заплакал.

«Дай ему лизнуть пальцы», — негромко приказал жрец.

Тогда Хипподи размотал бинт. Всхлипывая, критянин провел узким горячим языком по пальцам Хипподи и по нежной перепонке между ними. «Я хочу домой, — всхлипывая, бормотал он. — Дома я играю с быками. Это мои быки. Я выбираю таких, которые не любят бегать быстро». Наверное, он хотел объяснить Хипподи и жрецу свое такое состояние. «Когда идет игра сразу со многими быками, — бормотал он сквозь всхлипывания, — нельзя злить сразу всех. Нужно просто выказывать быкам свое уважение. Они понимают. Они запорют рогами одного-двух рабов, но в целом отнесутся к людям с уважением. И дело не в том, что один бык коричневый, а другой рябой…»

Критянин с тоской смотрел на дымящееся вдали судно. Гребное, с выдвинутым носом, с опущенным белым парусом — это было его собственное судно, а отравленные, прыгающие в воду люди — это были его собственные люди. Судно теперь будет долго-долго дымить на рейде. Оно всю бухту затопит смертельным удушающим запахом горящей желто-зеленой серы, щиплющим горло удушьем. Аталы — страшные враги. Морские народы недооценили аталов. У них есть другая сила, но они умело используют и самое простое: и то, что попадает им в руки, и то, что они извергают из желудков. Они используют огонь вулкана, трясение земли и круглые, выбрасываемые вулканом ядра. Они будут сидеть в своей разрушенной до основания Кафе, питаться влажными лежалыми мидиями, но горбатые металлические яйца, как взлетали, так и будут взлетать над стенами их Полигона, отсчитывая какое-то совсем другое время, в которое никогда не попадут победители. Конечно, все лучшее у аталов уходит на Полигон — и лучшие люди, и лучшая еда, и самые чистые вода, металл, глина. На Полигоне трудятся люди свободные, там нет рабов. Летающее металлическое яйцо нельзя придумать, оставаясь рабом, его даже обслуживать нельзя, оставаясь рабом. Если раба по каким-то талантам отправляют на Полигон, его делают свободным.

— Критянин привез порошок еллы? — спросил жрец.

— Я старался! Я сделал все возможное! Я привез белый порошок!

Жрец Таху внимательно посмотрел на критянина, потом перевел взгляд на Хипподи.

Это было плохо. Критянин на секунду опередил Хипподи с ответом, и теперь жрец мог говорить с критянином напрямую. Это было плохо, потому что вес и значение монеты Хипподи с этого момента уже не возрастали. Не упали, но и не возрастали уже. А хитрый критянин придвинулся ближе и упал на колени. Он сразу уловил, что с этой минуты его судьба уже не зависит от Хипподи.