Кафа (Закат Земли) - [20]

— Гусев, может?

— Дану!

— Почему же?

— Ему стрелять подручнее!

Не отрывая взгляда от замлевшего от горячего чая з/к, лейтенант Рахимов на память процитировал вычитанное на листке мятой бумаге, извлеченной из корзины в кабинете инженера Лося: «…скатывались грязевые потоки, безмолвно застывали, торчала из чудовищного вывала ободранная пальма — вертикально, как шест. Пепел серым неплотным слоем выстилал улицы, стены поросли влажным мхом. Следы босых ног на плоских плитах смотрелись дико и странно: огромные, может, прошел мохнатый, но люди, как муравьи, суетились вокруг пожарищ…» Чьи следы? Что за город?

— Откуда ж мне знать такое?

— Но Протоколы с Гусевым подписывал ты.

— Память надо тренировать, — вдруг огрызнулся з/к. — В Протоколах такого не было.

Лейтенант Рахимов опустил глаза. «Уж лучше бы пирамиды!» А зачем тогда коммунизм? Мы не рабы! Не рабы мы! Сколько повторять. И память моя не ровня твоей. Зачем свободное будущее, если дальше пирамид не идем? Ведь потому оно и свободное, наше будущее, что даже неработающая мышь не имеет права заглянуть туда, не то что каэр не разоружившийся. Прав товарищ нарком Ежов: ни бога нет, ни правды, одно вранье, как в Священном Писании. На этом молодежь не воспитаешь. Вот создали «Общество для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения», ждут моральной поддержки, а у нас Инструкция!

Вдруг непрошено всплыло в памяти толстое лицо лавочника, однажды бившего его, еще малого парнишку, на черном рынке. Где-то в двадцатом втором. Забил бы насмерть, конечно, искалечил, да случайно чекист отбил. У того чекиста Стахан и отлежался. Однажды проснулся утром, свет тихий, боль почти ушла, а хозяина нет. Обул хозяйские сапоги (великоваты, но поменять можно на толкучке) — наверное запасные, стояли в шкафу. Ничего другого в комнате не нашлось, даже хлеба, только постель да стол с книжками. «Рабы не мы». От голода и вновь наплывшей на сознание боли Стахан снова уснул. Так чекист его и застукал — со своими сапогами на его тощих ногах. Засмеялся: «Неужто впору?» Хлеб принес, лук. Сказал: «Будешь работать в моем отделе. Определенно! Учить тебя будем. — Опять засмеялся: — Хорошему будем учить, не бойся. Ты людей знаешь, быстро всему обучишься. Определенно! А сапоги забирай. Портянку накрутишь, да и нога вырастет». Так сказал, будто из своей пустой голой комнаты тяжелую дверь распахнул в чудесный теплый коммунизм. Оттуда кирзой и луком дохнуло вкусно. «Я тебе еще казенные штаны дам». И отмахнулся как от мухи: «Никакой ты нам не чужой. Определенно! Вздорных мыслей нет, а баловство воровское, ну так от этого отучим».

Лейтенант посмотрел на затаившегося з/к.

Кажется, пустой номер. Не допустят такого к взрывчатке.

Знал бы что, давно бы сотрудничал. По глазам видно. Говорит про времена фараонов, а сам преследует свои цели. Рабство осуждает, а дай ему раба, катался бы на нем по всей Колыме. Вспомнил Гусева с фотокарточки. Тот на вид крепче. «Не забуду я тебя, не забудь и ты меня». С Гусевым можно было бы сговориться. В оставшемся письме он что писал? Явственно высветилось в памяти: «Хочется приносить стране настоящую пользу, хочется не быть за бортом, вложить в свой труд всю преданность партии, правительству, родной стране. Я, Маша, убежден, что мне поверят, что меня простят, что я буду вычеркнут, наконец, из проклятого списка врагов народа!» Такого человека подтолкни, он всё правильно поймет.

Но партию и природу не перехитришь.

Похоронен «…в 1500 м от зоны лагеря в юго-западном направ. на глубине 1,5 мт. в гробу и нижнем белье… Расстояние от зоны лагеря — 1,5 км. Метров от дороги — 300. Какое место — сопка. Куда погребен головой — на северо-запад. Какие ближайшие предметы около могилы — редкие поросли стланика…» Надежно похоронили.

— Где в последний раз видел Гусева?

— Здесь, на ОЛП «Золотистый».

— Не ошибаешься?

— Как могу?

Полгар вдруг усмехнулся.

Или попытался усмехнуться.

— Слушаю я вас, гражданин уполномоченный… Вы всякое тут сказали… Вот даже про рабов пару раз упомянули… — Чуть отклонившись, с нечеловеческим ожиданием смотрел на лейтенанта. — Но с памятью-то провалы…

— О чем это ты?

— О точности.

— Говори яснее.

— «Мы не рабы», это вы точно запомнили… А вот дальше там… В учебнике том… Почему вы там слово раздельно произносите?..

З/к Полгар вдруг заторопился.

Решил, наверное, сейчас начнут бить.

На штанах, в разъеме, расплывалось мокрое пятно.

Неграмотный — тот же слепой. Всюду его ждут неудачи и несчастья.

Но лейтенанта как обожгло. Он вспомнил, вспомнил, явственно страничку учебника увидел перед собой. Первый раз в жизни в памяти что-то сбилось. З/к прав. «Рабы немы». Так там было написано, в этой Азбуке. «Рабы немы». Потому Полгар и заговорил о времени фараонов. Ткнул носом, гад. И про Гаранина не случайно помянул. Кто не слышал про игры полковника Гаранина? Выведут колонну из лагеря на поверку, очертят большой квадрат: выход за линию категорически запрещен — охрана применяет оружие без предупреждения, а потом по приказу того же полковника заранее припасенную полбуханку хлеба подбросят. И ведь все знают, все до одного знают, что по бросившемуся к буханке будут стрелять, а всё равно кто-нибудь бросится. «Рабы немы». Никакого воспаления крупозного, Гусев даже за полбуханкой не бегал. «Рабы немы». Просто фамилия у него была на Г, а полковник, осуществляя надзор, всегда отчеркивал ногтем именно первую тридцатку. Отчеркнутых выводили к отвалу, приказывали раздеться. Зачитывали: за контрреволюционный саботаж… за лагерный бандитизм… за невыполнение норм… за антисоветскую агитацию… Нужное каждому выпадет…