Кафа - [20]
Биллиард в Городищах содержит кавказский человек Бекназаров. Наружно это существо безропотное, сговорчивое и даже беспомощное. Но только наружно. Офицеры видят в нем человека фальшивого, властного, ленивого, незаурядного, романтического, и не очень бы удивились, если бы он оказался главарем шайки, убийцей, турецким пашой, владельцем опиекурильни. Но вот когда он с кием — вера в него безотчетна. Это уже не темная лошадка. Теперь прапорщик армейский готов ставить на своего кумира все, до последней пуговицы: Бек играет честно и никому не проигрывает.
Никому не проигрывает и Глотов.
Рамю знает, что это странное равновесие двух непобедимых объясняется довольно прозаически: и мосье прокурор, и содержатель злачного места избегают играть друг с другом.
И все-таки Глотов сильнее, думает Рамю и, конечно, мажет: уверенность в противнике служит только противнику.
— Пяд-над-ца-тава в сэ-рэ-душку, — заказывает мосье прокурор гортанным голосом Бекназарова.
Здесь это принято.
Отменно желтый биток проносится мимо пятнадцатого, как молния. Пятнадцатый качнулся над средней лузой. Поразмыслил. Сделал медленный кувырк. Еще один. И бесшумно упал в ловушку.
Кругом хлопают.
Рамю кладет кий на борт и, сцепив его пальцами обеих рук, кивком приглашает противника. Смысл этого очевиден: француз хотел бы изменить условия игры. Так, во всяком случае, решают глазеющие.
— Я к вашим услугам, Мишель, — говорит, подходя к французу, Глотов и тщательно выравнивает рукава, завернутые наверх красной подкладкой.
— Хотел бы вернуть вас к просьбе... — Рамю выделяет последнее слово паузой, — к просьбе французской экспедиционной миссии...
Значительность полного титула миссии подчеркивают точные удары голосом.
— Помню, помню. Некий преступник на суде удивил вас способностью изъясняться по-французски. Сожалею, однако — дело идет в Омск.
— Вы умный человек, мосье.
— Не льстите, Мишель, — просит прокурор и польщенно смеется.
Смеется и Рамю.
— Совсем забыл, — говорит Рамю. — Ответ ваш для генерала Жанена я должен передать сейчас же. Партию сдаю. Кычаку вы влепили каторжные работы, которых, как я понимаю, у вас нет. Большевизм его — штука гадательная. Поэтому Франция хотела бы иметь его своим открытым сотрудником, скажем, референтом по России, переводчиком. Итак...
Не отвечая, Глотов беззаботно оглядывает бекназаровское заведение. Разговор с Рамю чужому любопытству недоступен. Во-первых, это французская речь, во-вторых, говорят они очень тихо. И все-таки предосторожность разумна. Нет, нет, все в порядке. Людей мало, да и все они на удалении от серебряной шашки, под которой сейчас стоят Рамю и Глотов.
— Есть предложение, Мишель...
Глотов прислушивается.
Через глухую филенчатую дверь, отделяющую игорный «салон» от квартиры Бекназарова, граммофон пытается протолкнуть сиплую, тоскующую октаву:
— Есть предложение, — говорит Глотов. — Я возвращаю пятнадцатого на стол. Под ваш удар. Игра продолжается до результата. При вашей победе я постараюсь сделать Кычака французом. При моей же я получаю от вас десяток гаванских сигар. Не больше! Х-хо, осторожнее со спичками, так можно остаться без усов.
— Не шутите, мосье! — Француз фукает на горящую спичку. — На амплуа победителя над вами Рамю не годится. Надеюсь, я вправе не воспринимать всерьез вашего предложения?
Глотов хохочет.
Граммофон тем временем всей своей мощью вламывается в игорный зал. Филенчатая дверь открыта, и в проеме ее стоит, как на картинке, многозначительный Бекназаров в узком вельветовом жилете табачного цвета и непрерывно улыбается Глотову.
— Уже? — спрашивает Глотов.
Продолжая улыбаться, Бекназаров выходит из проема двери и спускается по ступенькам — игорный зал аршином ниже его квартиры. Теперь через открытую дверь и через квартиру Бекназарова виднеется широкое окно. А в окне — улица, фонарь, видавший виды автомобиль Глотова и под зубчатым забором фигура женщины, спиной к окну, с медленно вращающимся зонтиком на плече.
— Я капитулирую, Мишель, — говорит Глотов, направляясь к гардеробу большими решительными шагами.
— Дама?
Других причин к столь непредвиденному повороту Рамю не знает.
— Капитулирую, — повторяет Глотов.
— Кычак выходит на свободу? — ловит француз на слове.
— Конечно, мой друг.
Весь Глотов — сияние одной доброй улыбки. Облако благодеяния.
Дама, в манере которой вращать на плече чудотворный зонтик, переходит улицу и берет Глотова под руку. Это госпожа Мышецкая.
— С вашего лица не сходит улыбка, Николас, — говорит она. — Вы чему-то рады?
— Чему-то? Я целую ваши руки, вы рядом... Ваша магнетическая красота, музыка вашего голоса...
— Не надо, Николас. Женщина одинаково чутка и к ласке, и к фальши. Целуя руки, вы пребываете в другом мире. Ну! Только признания!
— Вы что-нибудь слышали о Рамю? — спрашивает Глотов таким тоном, будто разговор только что начался.
— Немножко. А, понимаю, вы играли с ним...
— И выиграл дворец-сказку у самого синего моря.
— Дворец?
— Рамю просил меня спасти для Франции одного осужденного.
— И это сделало вас счастливым?
— Нет, изрядно позабавило. Дело в том, что каторга, объявленная осужденному... хм... это... Кажется, я кладу голову на плаху.
Семипалатинск. Лето 1927 года. Заседание Военной Коллегии Верховного суда СССР. На скамье подсудимых - двое: белоказачий атаман Анненков, получивший от Колчака чин генерала, и начальник его штаба Денисов. Из показаний свидетелей встает страшная картина чудовищного произвола колчаковщины, белого террора над населением Сибири. Суд над атаманом перерастает в суд над атаманщиной - кровным детищем колчаковщины, выпестованным империалистами Антанты и США. Судят всю контрреволюцию. И судьи - не только те, кто сидит за судейским столом, но и весь зал, весь народ, вся страна обвиняют тысячи замученных, погребенных в песках, порубанных и расстрелянных в Карагаче - городе, которого не было.
Книга Вениамина Шалагинова посвящена Ленину-адвокату. Писатель исследует именно эту сторону биографии Ильича. В основе книги - 18 подлинных дел, по которым Ленин выступал в 1892 - 1893 годах в Самарском окружном суде, защищая обездоленных тружеников. Глубина исследования, взволнованность повествования - вот чем подкупает книга о Ленине-юристе.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Старого рабочего Семеныча, сорок восемь лет проработавшего на одном и том же строгальном станке, упрекают товарищи по работе и сам начальник цеха: «…Мохом ты оброс, Семеныч, маленько… Огонька в тебе производственного не вижу, огонька! Там у себя на станке всю жизнь проспал!» Семенычу стало обидно: «Ну, это мы еще посмотрим, кто что проспал!» И он показал себя…
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Имя Льва Георгиевича Капланова неотделимо от дела охраны природы и изучения животного мира. Этот скромный человек и замечательный ученый, почти всю свою сознательную жизнь проведший в тайге, оставил заметный след в истории зоологии прежде всего как исследователь Дальнего Востока. О том особом интересе к тигру, который владел Л. Г. Каплановым, хорошо рассказано в настоящей повести.
В романе «Мужчина в расцвете лет» известный инженер-изобретатель предпринимает «фаустовскую попытку» прожить вторую жизнь — начать все сначала: любовь, семью… Поток событий обрушивается на молодого человека, пытающегося в романе «Мемуары молодого человека» осмыслить мир и самого себя. Романы народного писателя Латвии Зигмунда Скуиня отличаются изяществом письма, увлекательным сюжетом, им свойственно серьезное осмысление народной жизни, острых социальных проблем.