Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века - [70]

Остальные две недели кампании нашей мы провели на бриге «Пожарский», большею частью под парусами. Утром нас учили примерному заряжанию орудий, а также отдаче и уборке парусов (брамселей), после же обеда, — поворотам брига, причем командовали кадеты под непосредственным надзором вахтенного лейтенанта. Погода в это время стояла чудесная, ветер тихий. Бывало, идет бриг самым малым ходом под всеми парусами; от одного поворота до другого времени проходит 1,5 часа и в этот промежуток гвардейские песельники, собравшись на шкафут (около середины судна) поют свои молодецкие песни. Порой весельчаки пускаются и в пляс, выделывая ногами такие коленца, которым позавидовал бы любой балетмейстер. Я же с четверыми товарищами удалялся, обыкновенно, в это время на бок (носовая часть судна), где мы с упоением слушали рассказы унтер-офицера Постникова, большого начетчика священного писания. Он отлично, словно по книге, повествовал нам о жизни и мученических страданиях святых угодников Божиих. Он нас впервые познакомил с историй церкви, и мы немало дивились его памяти. Мы обстоятельно узнали от него о всех гонениях на христиан: при каком императоре было каждое из них, сколько времени продолжалось, и кто именно, и как пострадал во время его за веру. Он также довольно подробно объяснил нам, с какою целью собирались вселенские соборы и кто из отцов и пастырей церкви были на каждом из них главными деятелями.

Конечно, трудно было ожидать от нижнего чина таких обширных знаний, но ларчик просто отпирался, — через три месяца после кампании я случайно спросил нашего каптенармуса, который также был прежде унтер-офицером гвардейского экипажа, о Постникове и он мне рассказал всю его биографию. Оказалось, что Постников в 1812 г. окончил с отличным успехом курс с. — петербургской семинарии и предполагал идти в духовную академию, но патриотизм, охвативший тогда всех, заставил и его, не дождавшись экзаменов, оставить семинарию и поступить вольноопределяющимся в один из гвардейских полков. Во время Отечественной войны он получил за отличие знак военного ордена и звание унтер-офицера. По возвращении же гвардии в Петербург, он, согласно своей просьбе, переведен был в гвардейский экипаж, где, окончив узаконенный срок службы, отказался от офицерского чина и остался в прежнем звании еще на пять лет, с тем, чтобы по истечении этого времени выйти в чистую отставку с пенсионом.

— Но, — продолжал мой рассказчик, — человек предполагает, а Бог располагает, — судьба не судила ему дождаться отставки и 2/3 прапорщичьего жалования: недавно он заболел и на днях мы его схоронили.

После этого немудрено, что он нас так увлекал своими рассказами из предмета, изученного им специально.

Ровно в полдень 1-го августа бриг «Пожарский» вошел в Неву, и мы ошвартовались у пристани против нашего корпуса.

Явившись в роту после трехдневного отпуска, я узнал весьма печальную новость: князь подал в отставку, чтобы удалиться в монастырь. Все горевали, теряя в нем доброго начальника и самого попечительного отца; но грустнее всех, конечно, было мне. Взысканный его милостями, любивший его всем сердцем, я лишался в нем доброго советника, руководителя и наставника в то именно время, когда переходил на высший курс, где его указания и советы были бы для меня бесценны. Немало было пролито мною слез, но что делать, судьбы Божии неисповедимы, надо было покориться Его святой воле.

22-го октября, князь в последний раз отпраздновал с нами ротный праздник. После молебна он многим воспитанникам роздал подарки и мне достался самый дорогой: книжка его стихотворений с собственноручною его надписью в весьма лестных для меня выражениях. Эта книжечка и теперь хранится у меня, как драгоценный памятник о моем незабвенном благодетеле.

В этот же день наш ротный офицер А.А.О., которого все очень уважали, предложил мне составить на прощание князю речь от имени роты, и дал мне идею, как должен я написать ее. Дня через четыре я показал ему свое произведение и он его одобрил, однако ж взял к себе на исправление. На другой день он возвратил мне речь, чтобы переписать ее начисто, выучить и в начале ноября сказать ему наизусть. Тут только увидел я, что сюжет остался мой, но куда давались все мои слова и выражения?..

А.А. так искусно все это обработал, что речь вышла прекрасная.

Наконец, 7-го ноября, после классов, князь пришел проститься с ротой. Мы все были собраны в рекреационном зале. Сказав нам прощальное слово, в котором он преподал в последний раз свои отеческие наставления, князь поклонился нам и хотел идти, как в это время А.А.О. заявил ему, что фельдфебель просить позволения сказать слово от имени роты. Князь видимо был этим тронут. Более половины речи я сказал громко и отчетливо, но, когда дошел до самого чувствительная места, все воспитанники заплакали и сам князь прослезился. Тут уже я не мог продолжать, будучи от природы нервного темперамента, — просто стал захлебываться от слез. Видя это, князь подошел ко мне, обнял, поцеловал, и, взявши речь мою, сказал, что дочитает ее дома и оставить на память. Затем, поблагодарив еще раз всех за любовь к нему, он окончательно простился с нами и более мы его уже не видели.