Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века - [69]

Вскоре Петергоф опустел. Царская фамилия переехала в Царское Село, мы становились на якорь уже под Кронштадтом.

Здесь-то, пользуясь отпуском, узнал я, какая гроза разразилась недавно над этим городом; но, прежде чем приступить к описанию ее, долгом считаю сказать в каком состоянии находился наш флот при бывшем министре маркизе-де-Траверзе.

Маркиз был того мнения, что для России флот вовсе не нужен, — лишняя трата денег, который могли бы идти на предметы более полезные для государства. Задавшись такою мыслью, он мало обращал внимания на флот и привел его почти к нулю. Правда в гавани стояло до двадцати кораблей, но из них в море могли выйти не более пяти, остальные же были негодны, да и не имели вооружения, которое большею частью было расхищено. Контроль был до того слабый, что транспортные и другие мелкие суда, пользуясь этим, принимали провизию на одну и ту же кампанию два раза, и в Ревеле, и в Кронштадте. Портовые магазины свободно продавали жителям города и иностранцам, по дешевой цене, разные материалы и вещи, так что в Кронштадте не было дома, в котором бы не нашлось во вседневном употреблении вещей с казенными клеймами.

Франц Крюгер. Император Николай I.

Гравюра (1853)

Между тем, офицеры не получали жалованья по целым третям и жили кое-как, перебиваясь изо дня в день. Многие не имели даже вовсе мундира, и начальство поневоле смотрело на это сквозь пальцы. Вступали в караул в сюртуках и там уже надавали казенный мундир, единственный и общий для всех офицеров.

Рассказывали мне анекдот, что, по случаю ожидавшегося в Кронштадт прибытия какого-то важного лица, комендант осматривал все гауптвахты. В одной из кордегардий он нашел офицера такого маленького роста, что рукава мундира почти волочились по земле и никак не позволяли ему отсалютовать саблею. Тотчас было написано в экипаж форменное отношение о том, чтобы назначили другого офицера «сообразно мундира», что и было исполнено.

В канцеляриях и штабах было также немало злоупотреблений. Для примера скажу, что многие получали крест св. Теория за 16-ть шестимесячных кампаний, вместо 18-ти установленных законом. Я сам впоследствии служил на фрегате «Александр Невский» под командою капитана 2-го ранга И-а, который мне говорил, что и ему этот крест достался таким же образом за сто рублей.

Император Николай Павлович, при вступлении своем на престол, знал уже все эти злоупотребления, а потому и пожелал вырвать их с корнем. И вот в одно прекрасное утро прибыли в Кронштадт два полка и следственная комиссия. К вечеру гостиный двор, биржа и почти все улицы были обставлены цепью солдата.

Разнесся слух, что назавтра будут осматривать все дома и лавки. Господи, какой панический страх напал на всех!.. Лишь только стемнело, начали выносить из домов разные казенные медные и железные вещи и бросать в адмиралтейский канал, но, увы, всего не вынесешь. В конце концов, все-таки, на другой день, при осмотре, нашлось в каждом доме казенное, начиная с крыши, покрытой железными листами с казенным клеймом, от комнат, обитых казенною парусиною, и до кухни, где также конфисковывалось немалое количество кочерег, щипцов, топоров, подсвечников и проч.

В гостином дворе, в некоторых лавках, за полками с красным товаром, найдены были цепи, якоря, блоки и другие портовые принадлежности. Когда же дело дошло до биржи, где была, можно сказать, самая суть, то в ночь, накануне осмотра, произошел пожар, истребивший все биржевые лавки и весь склад леса, приготовленного к отпуску за границу.

Склад леса представлял из себя квадратную площадь, по полуверсте в каждой стороне, которая, кроме двух перекрестных дорог, была вся завалена пилеными досками, сложенными в виде треугольников на несколько сажен высоты. Лес был все сухой, выдержанный, и когда все это запылало, то образовалась такая страшная печь огненная, от которой в городе во многих домах перелопались стекла. Жар был до того нестерпимый, что тушить пожар не представлялось никакой возможности, а потому все внимание было обращено на гавань, к которой лесная биржа примыкала одной стороной своего квадрата. Там стояло до пятисот купеческих судов и переполох был ужасный. Каждый командир заботился о своем корабле, желая как можно скорее выбраться на рейд. Суда сталкивались, ломались, шум, крик, брань на разных языках оглашали гавань, пароходов же для вывода судов из гавани явилось на этот раз только два. Но, благодаря Богу, сгорело, как мне говорили, не более трех судов, так как ветер был не прямо на гавань.

Этот огонь окончательно искупил все кронштадтские прегрешения, и хотя много народа пострадало за казнокрадство, но зато зло было действительно вырвано с корнем. Впоследствии, не раз случалось мне видеть, что матросы, неся из порта на корабль какие-нибудь вещи, обронят нечаянно одну какую-нибудь из них на улице, и из проходящих никто не только не коснется ее, но всякий обходит, как зачумленную.

С того времени и флот наш, да и самый Кронштадт в нисколько лет сделались неузнаваемы.

Кронштадт двадцатых годов был грязный, болотистый городишка, с полуразвалившимися от оседания почвы домами, с самою плохою защитою с моря. Крепости и стенки гаваней были больше деревянные и сгнившие, а, между тем, он считался главным портом России. При императоре Николае город принял совсем другую физиономию: болота исчезли, улицы и площади распланированы и обставлены прекрасными зданиями, город обнесен с трех сторон оборонительной стеной и превосходнейшими казармами, выстроен новый, первоклассный госпиталь, с моря встали на страже каменные твердыни, выстроен новый док, весь из гранита, взглянув на который невольно скажешь, что это игрушечка из английского магазина.