Кадамбари - [23]

Блаженные миры бездетным недоступны;

И только сын спасет отца и мать от ада.

Услышав эти стихи, царица тотчас вернулась во дворец, и с тех пор, как ни умоляют ее со всем почтением слуги, она отказывается от еды, не надевает украшений, не отвечает на расспросы, но только рыдает, и лицо ее стало черным от слез, будто дождливый день. Выслушав, да повелевает государь!»

Сказав так, Макарика замолчала. Царь тоже погрузился в молчание, а затем, горько и тяжко вздыхая, заговорил: «Что может человек? Ведь все зависит от судьбы! К чему рыдания? Видно, боги оставили нас, если наши сердца не вкусили сладкого нектара объятий сына. Видно, нет за нами добрых дел в прежних рождениях. В нашей жизни приносят плоды только былые деяния, и изменить законы судьбы подвластный ей человек не способен. Однако нужно сделать все, что только можно. Будь, царица, еще почтительней со старшими. Приноси богам двойные жертвы. Не щади себя в услужении святым мудрецам, ибо мудрецы — высочайшие божества, и, если своим усердием снищешь их милость, они награждают исполнением даже самых несбыточных желаний. Так, некогда в стране Магадхе у царя по имени Брихадратха по милости мудреца Чандакаушики родился сын Джарасандха — несравненный воитель, победивший самого Джанардану{143}. Или же царь Дашаратха, хотя и был преклонного возраста, обрел по милости Ришьяшринги, сына великого мудреца Вибхандаки, четырех сыновей{144} — непобедимых, как четыре руки Нараяны{145}, и невозмутимых, как четыре океана. Да и другие прославленные цари, у милостив великих подвижников, вкусили нектар рождения сына. Ибо служение святым мудрецам никогда не пропадает втуне!

О! Когда же и я, царица, увижу тебя с полным чревом и с побледневшим лицом, похожей на вечер перед восходом луны в четырнадцатый день светлой половины месяца? Когда же на празднестве рождения моего сына ликующие слуги поднесут мне блюда с поздравительными дарами? Когда же порадует меня царица, представ передо мною в желтом платье и с сыном на коленях, будто небо в красках утренней зари с восходящим солнечным диском? Когда же взвеселится мое сердце при виде сына, который, улыбаясь беззубым ртом, раскинется на спине, и волосы его будут промыты чистым соком целебных трав, губы смазаны топленым маслом, лицо — в разводах белой горчицы{146}, смешанной с золой, на шее — нитка с желтыми бусинами? Когда же избавятся мои глаза от пелены скорби, глядя, как его золотистое тельце, словно светильник, разгоняющий мглу, под приветственные крики народа будут передавать с рук на руки жены гарема? Когда же, ползая по земле, серый от пыли, он станет украшением моего двора, и моего сердца, и моих взоров? Когда же, поднявшись на окрепшие ножки, он будет взад и вперед бродить по дворцу, словно молодой лев, который хочет поймать ручную лань, отделенную от него прозрачной хрустальной стенкой? Когда же он станет бегать по внутренним покоям дворца, преследуя домашних гусей, пришедших на звяканье женских браслетов, и этим доставит хлопоты своей нянюшке, которая поспешит на звон колокольчиков, подвешенных к его золотому поясу? Когда же он, изображая царя слонов, разрисует себе щеки, будто мускусом, черными узорами алоэ, посыплет тело, будто пылью, серой сандаловой пудрой и, в то время как нянька будет подзывать его согнутым пальцем, станет встряхивать головою, словно боится бодца и принимает ее возгласы за бой барабана? Когда же он в шутку раскрасит лица придворных красным лаком, которым его мать покрывает себе ноги? Когда же, застыв на месте от удивления, он будет следить широко распахнутыми глазами за собственным отражением в зеркале драгоценного пола? Когда же он явится ко мне в Залу совета и тысячи царей, приветствуя его, протянут ему навстречу руки, а он невольно зажмурит глаза от лучезарного блеска их драгоценных уборов? Такие и сотни таких же мыслей мелькают в моей голове бессонными ночами. И дни и ночи жжет меня, будто огонь, страх остаться бездетным. Пустым кажется мне мир и бесплодным царство. Но что поделаешь, раз судьба неумолима! Оставь поэтому свою скорбь, царица. Будь твердой и верной долгу. Ибо только у того, кто верен долгу, близка встреча с удачей и счастьем!»

Так сказав, царь взял в мягкую, как древесный лист, ладонь немного воды и ополоснул ею залитое слезами лицо царицы, похожее на цветущий лотос. Снова и снова утешал он ее нежными и ласковыми словами, избавляющими от скорби, наставляющими в добродетели, и, проведя с нею немало времени, наконец удалился. А когда он ушел, Виласавати, почувствовав облегчение, надела положенные ей украшения и занялась исполнением своих каждодневных обязанностей.

С тех пор она стала еще усердней в принесении жертв богам, в почитании брахманов, в услужении старшим. И, страстно желая иметь сына, она неукоснительно исполняла любой обет — о каком бы и где ни слышала, — не считаясь ни с какими тяготами. В храмах Чандики{147}, черных от дыма постоянно возжигаемых смол, чистая телом, в белой одежде, соблюдая пост, она спала на ложе, утыканном гвоздями и лишь слегка прикрытом травой кушей. На скотном дворе, сидя под брюхом священной коровы, обладающей счастливыми признаками, она, под благословения старых жен пастухов, из золотых кувшинов, украшенных драгоценными камнями и орнаментом из листьев, обливалась чистой водой, смешанной с плодовым и цветочным соками. Каждый день, вставая от сна, она подносила брахманам драгоценные золотые блюда с кунжутом. В четырнадцатую ночь темной половины месяца на перепутье четырех дорог, в центре круга, начертанного великими магами, она совершала омовение и всевозможными дарами старалась умилостивить богов — хранителей сторон света