Качество жизни - [48]

Но нужны и те, и другие. Правда, нужны по-разному. Первые развивают и сохраняют язык, насколько это возможно. Вторые, замещая пустоту умов пустотой же, но занимательной, выполняют по сути нечувствительно-полицейскую функцию, помогая государству держать граждан в блаженном покое; тем самым следует признать, что массовое искусство — государственно необходимое зло.

Примерно таким было выступление З. Асимова. И тут же последовал выкрик из публики:

— А где же вы, интересно? Среди первых или вторых?

Я ответил:

— Где-то посередке. Считайте, что я первый, ставший вторым, или второй, ставший первым. Хотя я предпочитаю числить себя штучным товаром!

Я сознавал, что ответ мой вызывающ и почти нагл. Но такой тон казался мне единственным способом удержать себя в иронической позиции по отношению к происходящему. Я был доволен своей книгой, мне казалось, что удалось сделать что-то действительно штучное, но роль автора, который принимается доказывать свою значимость, смешна. Я хотел ее избежать.

Ирина, сидя в дальнем углу, улыбалась и одобрительно кивала мне, очень этим поддерживая. Аня была рядом со мной и зорко обводила глазами публику. Сбоку от нее молчаливо торчал молодой человек, играющий роль доктора. Без халата, конечно, но с небольшим пузатым саквояжем, похожим на известную по детским рисункам сумку Айболита. Его присутствие и смешило, и раздражало как и жадные взгляды тех, кто, наверное, читал газету, которую утром цитировала Аня, и приглядывался ко мне, нетерпеливо предвкушая скандал и желая его собственноручно увидеть, как написал я однажды, посмеиваясь, в одном из романов Шебуева или Темновой, ожидая недоумения или возмущения редакторов, но не дождался, книга так с этой фразой и вышла.

Я продолжал отвечать. Самые хорошие, то есть житейские, вопросы поступили от простых читателей: просьбы рассказать о себе, где родился, какое образование, что люблю, что не люблю. Я отвечал с удовольствием, а они с удовольствием слушали. Журналисты и представители критического цеха (которые все-таки были, но не из самых авторитетных) — кто задавал вопросы серьезно, уважительно, пристойно, кто откровенно язвил — видимо, имея репутацию острослова. Когда очередной спрашивающий тянул руку, Аня наклонялась ко мне и коротко шептала: «Этот наш». Или: «Этот не наш». В паузе я тихо спросил ее, что она имеет в виду: дружественность этих журналистов ко мне, к самой книге, к издательству — или, может, к каналу, дух которого незримо парил над нами? Аня ответила: «Ко всему! Что тут непонятного? Наш — значит, наш. Не наш — значит, не наш!».

Поскольку Ирина была тут же, нашлись люди, пожелавшие залезть в личную жизнь. Я пресекал такие вопросы корректно, но строго. А Ирина один раз подала реплику: «Об этом можно и меня спросить». И тут же все повернулись к ней и готовы были, в самом деле, засыпать градом вопросов, но Ирина, улыбнувшись очаровательно, но враждебно (она и так умеет), добавила: «Не сейчас!».

Кто-то поинтересовался (довольно ехидно), какое я имею отношение к работнику издательства «Просвет» Анисимову, а также к коммерческим и дешевым (во всех смыслах, уточнил спрашивающий) писателям Шебуеву, Панаевскому, Темновой и Ликиной. Я ответил, что Анисимов мой близкий родственник, очень близкий, а Шебуев, Панаевский, Темнова и Ликина, не буду отрицать, это я сам. Просто ради хлеба насущного пришлось некоторое время работать на рынок, а одновременно шла другая работа. Тоже, не отрицаю, на рынок, но, если можно так выразиться, на другой лоток или прилавок.

Длинный мужчина, обвешанный фотокамерами, стоящий в двери, зычно крикнул:

— Расскажите о том, как Беклеяева победили! Может, мужскими достоинствами? Поделитесь секретом!

Я сделал паузу, посмотрел на него в упор и сказал:

— А как бы вы отнеслись к тому, если бы я спросил, каким образом вы побеждаете женщин? Если побеждаете, конечно.

— Могу рассказать! — откликнулся фотограф. — Только там вы сидите, а не я, вот вас и спрашивают. А не нравится, нечего и лезть! Выделываются все, смотреть тошно!

И с этими словами он удалился.

Впрочем, это легко объяснить тем, что на ярмарке было вообще почему-то довольно много выпившего народа; а сами книжники, издатели и продавцы, это я точно знаю, всегда в своих закутках угощаются, такая уж традиция сложилась…

Я заметил, что Ирина посматривает на меня вопросительно. Аня тоже чего-то ждала. То есть ясно чего: выполнения обещания, обморока.

И самое смешное, что у меня и впрямь начала слегка кружиться голова. Я выпил один за другим два стакана воды.

— Правильно, — шепнула Аня. — Пора!

— Иди к черту! — шепнул я в ответ.

Но голова становилась тяжелой и туманной, я уже с трудом улавливал смысл вопросов, отвечал тяжело, медленно.

А потом перемкнуло — как бывало раньше и о чем я уже забыл.

Я перестал понимать слова.

Я слышал речь — и даже с особой ясностью, будто слух обострился (как небо яснеет перед грозой, как, помнится, в юности, много выпив, вдруг на несколько секунд становился необычно, нереально трезвым, видя, слыша и соображая фантастически ярко, а вслед за этим — серая муть и темень). И ничего не понимал. Самое умное было бы прекратить конференцию, но я не знал, какой придумать предлог. А собственная речь, как тоже уже бывало, сохранилась. И умение говорить, и понимание того, что говорю. Точное повторение ситуации со Щирым, но там он был один, а тут столько внимательно слушающих и наблюдающих людей! И ведь народ-то, исключая простых читателей, которые свое отговорили и только благодарно смотрели на меня, искушенный, ни по жестам, ни по интонации не поймешь, с подвохом спрашивают или от чистого сердца. Я понял, что спасение одно: отвечать коротко, афористично и туманно. И говорил примерно так: