Качели - [7]

Как в янтаре пчеле замысловатой,

Такой красивой и невиноватой?

Но прошивают точки и тире

Твою, двойник, лирическую тему,

Как швейная машинка маркизет.

От А до Я, или от А до Z,

Все точки и тире долбят мне темя.

Бобром оборотился воротник,

Ушел в леса, завел себе бобриху,

Но браконьеры подстрелили их,

А вражий голос стерся и затих

Под Пахмутову, радостну и лиху.

Привет тебе, романсовый двойник!

Смешно и неуютно в этом мире.

Мне двадцать два. Мне дважды два четыре.

Мне только век. Век короток, как миг.

1983

«Плотный жар перед закатом...»

Плотный жар перед закатом,

Гул волны, обрывки блюза.

На булыжнике покатом

Испаряется медуза.

Город нежится в июне,

Сытый, глянцевый, пригожий,

Майки «Маде ин Сукхуми»,

Груды бус и босоножек.

Лавки, лавочки, лавчонки,

Фото в шлапе и на фоне.

Дух лавашный, дух перченый,

И собаки ростом с пони.

Кофевара взгляд миндальный,

Полосатые подтяжки,

Для кофейного гаданья

Перевернутые чашки.

Небо чисто и высоко,

Вспыхнул день, и был таков.

Мальчик в банку из-под сока

Собирает светляков.

1983 

Из цикла «Комната»

«Сначала было Слово. Нет, клопы...»

Сначала было Слово. Нет, клопы

За серобурмалиновым паласом.

Соседка тетя Маня жарит мясо.

На цыпочках в кладовке ходит ПЫ.

ПЫ ходит, и ложится Мягкий знак

На лоскутки, на Л, на лисью шапку,

Летает моль, и лысины в меху,

И лыжной палки вздернутая лапка,

И лампочка лимонная вверху.

Все мелочи, младенчества дары,

В карманах дыры, драные коты.

Кромешного младенчества дворы,

Чудачества чердачной темноты.

И что за страсть – себя припоминать

В подробностях, пригодных для кладовки?

Слова обноски и слова обновки

Стократным повтореньем доконать

До ломоты в висках, до тошноты,

До обморока, до потери смысла.

Такая тишь над городом повисла,

Что слышно, как потрескивают сны,

Как черные стволы напряжены,

Как листья тополиные прохладны.

Топорщится асфальт от тишины,

И лопается лампочка в парадном.

Мели, Емеля, подбирай слова,

Грызи свой торопливый карандашик.

День кончился. Душа твоя жива.

Тебе светло и страшно до мурашек.

1984 

«Маменьку сани от нас увезли...»

Маменьку сани от нас увезли,

Снег повалил, звали к чаю, я плакал.

Нянино зеркало прыгнуло на пол,

Тихо осколки светились в пыли.

Няня крестилась, шептала: к беде!

Папенька хмур, и теперь уж надолго.

Маменька в шубке, конечно, продрогла,

А на ночлег остановится где?

Поле, да поле, да снег без конца,

Дальше леса, а за ними столица,

На подоконнике тень шевелится,

Папенька не поднимает лица.

Ходит в халате, ладони, как лед,

Грубой щетиной оброс некрасиво.

А в кабинете шкатулка поет

Кислую песенку про Августина.

1983 

«А за ребенком приглядит луна...»

А за ребенком приглядит луна,

Веселая и ласковая нянька

С округлою улыбкой акварельной.

Он спит, и проплывают сны его

В продолговатой лодочке ладони

По озеру цветастому подушки.

А в комнате развешаны портреты

Мужчин и женщин, любящих ребенка,

Старух и стариков, его не знавших,

Но ждавших до последнего дыханья,

Оставшегося в теплых половицах

И в шепоте заплаканного сада,

В следах, оборванных на середине

Аллеи, словно шедший человек

Поднялся в воздух здесь и улетел.

А за ребенком приглядит луна.

1985 

«Весенний ветер. Все прекрасно...»

Весенний ветер. Все прекрасно.

Простой вальсок ночей и дней.

И не близка еще развязка,

Но уж известно, что у ней

Глаза неласкового цвета.

Дрожит какая-то планета

За свежевымытым окном.

Что в этом городе больном

Теперь ночами происходит?

Сырыми спичками соря,

От фонаря до фонаря

Печальный алкоголик ходит,

Ночной интимный баритон

Поет о сбывшейся надежде,

Все у него «любовь и вновь»,

Сочится из Ливана кровь,

И ясно каждому невежде,

Что это давит Вашингтон.

От англицких морских знамен

Темно в свободной Аргентине.

Там якоря на теплой тине.

Там на Мальвинских островах

Тоска такая... В кружевах

Гуляют чуждые прибои.

От сухости трещат обои,

И лампы плутоватый свет

Какой-нибудь родной предмет

Так исказит, что выйдет чудо.

Развязка не близка покуда.

1984 

«Так этим летом тяжело...»

Так этим летом тяжело,

Что не поднять лица.

Угар Садового кольца

Ложится на стекло.

На воле зной, и в доме зной,

Слипаются глаза,

Не спать нельзя, и спать нельзя,

И сон приходит злой.

Такой приходит злобный Сон,

Рогатый и кривой,

Со скрежетом вращает он

Ужасной головой,

Таращит жгучие зрачки

И говорит: «Привет!

С тобой возись, тебя учи,

А толку нет, и нет!»

Слова его ловлю с трудом,

Хочу и спать, и пить.

А он мне говорит: «Пардон,

Взорвать мне, что ли, этот дом,

А может, подпалить?»

Стою на кухне босиком

И из-под крана пью.

Он машет толстым кулаком

И говорит: «Убью!»

Да отвяжись ты, нечисть, жуть!

Зеваю сладко, и ложусь,

И выключаю свет.

Тогда он говорит: «Гуд бай!

С тобой возись, тебя пугай,

А толку нет, и нет»

1981 

Мелодрама

Ее душа рвалась на части.

Он был спокоен и жесток.

Давно перекипели страсти

Да испарился кипяток.

Но снова бестолковый случай

Их глупые сшибает лбы.

Дорога, да песок колючий,

Да телеграфные столбы.

Она его давно забыла.

Вот мелодрама, без прикрас!

Ведь так она его любила,

Как это до€лжно в первый раз,

Так, что, влетев домой с вокзала,

Не скинув грязных башмаков,

По телефону отказала

Вернейшему из женихов.

Развязки нет, и нет начала,

И чем счастливей, тем скучней.

Она теряла и встречала,

Все было хорошо у ней.

Хвостом качнула электричка,