Качалов - [16]

Гастроли далматовской труппы длились недолго, лишь летние месяцы. Все же для Качалова они послужили своего рода трамплином для дальнейшей работы на профессиональной сцене. С осени у него уже был подписан контракт с известным казанским антрепренером М. М. Бородаем.

Подобных людей было принято называть самородками. Карьера Бородая впрямь была незаурядной. Мальчуган-рассыльный при театре, он самоучкой овладел грамотой и стал переписчиком ролей, потом работал бутафором, суфлером, помощником режиссера, а в конце концов добрался до вершины театрального дела: занялся антрепризой.

Бородай считался передовым, честным дельцом — редкость в среде старых провинциальных антрепренеров. В труппу свою он принимал с большим выбором, требовательно. Попасть к нему было несомненной удачей.

Значит, Качалову опять «повезло»? Трудно назвать «везением» влечение к подлинному искусству. Конечно, он не стал бы служить у невежественного, грубого хозяйчика труппы, какие обычно встречались в тогдашнее время.

Была и другая, важная причина, почему Казань привлекала к себе больше других городов. Сюда манил не только хороший театр, а также один из лучших университетов: петербургский студент мечтал закончить здесь последний курс юридического факультета. Стремление к знаниям было у него неизбывным.

Искусство и наука не противники, а друзья, взаимно обогащающие друг друга, считал он. Однако ему не удалось завершить высшее образование — театр еще более отдалил его от университета, главным образом потому, что труппа Бородая на половину сезона выезжала из Казани в Саратов. Кроме того, в первый год Качалову пришлось сыграть более шестидесяти различных ролей, а в следующем уже свыше ста.

Цифры почти невероятные. Сколько душевных и физических сил потребовал этот труд! Пускай роль бывала крохотной в пустом водевиле, когда следовало изображать щеголя с тросточкой, поющего глупейшие куплеты. Такая роль тоже работа, к тому же вызывающая обидное чувство: играть Несчастливцева на столичных сценах, а потом, поди же, вот так унижаться.

«Не было бы счастья, да чужое несчастье помогло», — извечный театральный закон, наверно вошедший в силу с тех пор, как на земле появились профессиональные труппы. Спектакль назначен, все билеты проданы, и вдруг заболел ведущий актер. Что делать? Любой антрепренер, если некем заменить заболевшего, в отчаянии хватается за голову. Кузнечику, когда косят траву, кажется, что происходит мировая катастрофа. Руководителю театра отмена спектакля представляется гибелью всех миров.

Спектакль «Смерть Иоанна Грозного» был назначен в Саратовском городском театре на воскресный день. Полный сбор обеспечен. Афиши извещали, что роль Бориса Годунова исполнит любимец местной публики господин Агарков. И, как на грех, перед самым началом спектакля он заболел.

Кто мог спасти положение? Только Качалов: в далматовской труппе он играл эту роль много раз.

Нетрудно представить волнение артиста, появлявшегося на сцене в безыменных и безгласных ролях лакея, полицейского или бирюча, когда, наконец, представилась возможность показаться в настоящей, ответственной роли.

Надо отдать справедливость саратовским критикам, оценившим дебют Качалова взыскательно, глубоко и точно. Притом они отметили недостаток, который чуть было не отразился губительно на всей его артистической судьбе.

Удивительно иногда достоинства человека оборачиваются отрицательной стороной. Парадоксальным может показаться, что редкий по красоте голос испортил игру молодого актера. Но произошло именно так, и было то отнюдь не случайно. О причинах неудачи Качалова критик саратовской газеты писал:

«Артист обладает таким красивым по тембру и гибким голосом, что уж этим одним подкупает зрителя. Но создать характер Бориса артисту не удалось, и нам кажется, потому что декламация, и вообще-то отжившая свое время, особенно неуместна в такой роли. Ритмическое повышение и понижение голоса, хотя и красивое по звуку, лишает речь искренности, сообщая ей однотонность и тусклость. Насколько неуместна вообще такая декламация, ярко обнаруживается в монологе Бориса после беседы с волхвами. Фраза «чего душа моя желала, в чем сам себе признаться я не смел», сказанная г. Качаловым, не производит должного впечатления. Так может говорить пылкий возлюбленный, а не умный, сильный, жаждущий царской власти царедворец. Весь остальной монолог сказан также несоответственно характеру Бориса… Во всяком случае, г. Качалов имеет хорошие данные, и если бы ему удалось избавиться от несчастной декламации, он много бы выиграл».

То был резкий, предостерегающий голос, и к нему следовало прислушаться внимательно и серьезно. Внял ли ему исполнитель роли царя Бориса?

Ушат холодной воды — лекарство не всегда спасительное и быстродействующее.

Незаслуженная обида — вот, вероятно, первое чувство Качалова по прочтении критической рецензии в газете. «Несправедливость, придирки! Ничего не понял, не оценил невежественный газетный писака. Голос мой звучал превосходно». И только когда миновала горечь обиды, пришло раздумье: «Может, действительно моей игре не хватает искренности и глубины чувств?»