Кабинка на побережье - [3]

— Я буду снова звать его Тимом, как, должно быть, звали его в юности монашки. Большим Тимом. А тебя Маленьким Тимом.

— Я не против. Не знаю, понравится ли Большому Тиму.

Казалось, что-то двигалось — там, где село солнце. Что-то, что на фоне тёмного горизонта казалось ещё более тёмным.

— Собственно, почему именно ты стал «младшим»? Обычно так называют старшего сына.

— Он не хотел, и матери этого сделать никогда бы не позволил. Но ей хотелось назвать меня именно так, а я родился как раз во время съезда Демократической партии в тот год.[6]

— Он, разумеется, должен был туда поехать.

— Да, он должен был туда поехать, Лисси. Если ты не понимаешь этого, то ты совсем не понимаешь политику. Они надеялись, что я не появлюсь на свет ещё несколько дней; и в конце-то концов: мама восьмерых родила без проблем. Как никак, он привык к подобному: сам был младшим из семи сыновей. Так что она смогла назвать меня так, как ей хотелось.

— Но потом она умерла. — На фоне грохочущего прибоя слова прозвучали тоненько и одиноко.

— Не из-за этого.

Лисси запрокинула бутылку вина; он увидел, как её горло трижды сократилось.

— Умру ли из-за этого я, Маленький Тим?

— Не думаю. — Он попытался придумать что-нибудь приятное и успокаивающее. — Если решим, что хотим детей, это риск, на который мне придётся пойти.

— Тебе придётся пойти? Бухня.

— На который придётся пойти нам обоим. Думаешь, Райану легко было воспитывать в одиночку девятерых детей?

— Ты его любишь, верно?

— Конечно, я люблю его. Он мой отец.

— И сейчас ты думаешь, что, возможно, подложил ему свинью. Ради меня.

— Лисси, я вовсе не из-за этого хочу, чтобы мы поженились.

Она неотрывно смотрела на языки пламени; он не был уверен, что она его даже услышала.

— Что ж, теперь мне ясно, почему на фотографиях он выглядит таким мрачным. Таким измождённым.

Он вновь поднялся.

— Если ты закончила есть…

— Хочешь вернуться к кабинке? Можешь оттрахать меня прямо здесь, на пляже — тут никого, кроме нас.

— Я не это имел в виду.

— Так зачем возвращаться туда и пялиться на стены? Здесь у нас есть огонь и океан. Луна должна взойти довольно скоро.

— Будет теплее.

— От одной лишь паршивой керосинки? Я лучше здесь посижу, у огня. Через минуту я отправлю тебя за дровами. Можешь сбегать до кабинки и, если хочешь, забрать оттуда ещё и рубашку.

— Мне нормально.

— Традиционные роли. Большой Тим, должно быть, всё тебе о них рассказал. Женщина рожает детей и хранит домашний очаг. Но ты-то ведь в его возрасте не будешь выглядеть как он, а, Маленький Тим?

— Думаю, что буду. Раньше он выглядел в точности как я.

— В самом деле?

Он кивнул:

— Он сфотографировался как раз после того, как занялся политикой. Он тогда участвовал в выборах в окружной комитет и заказал постер. Фото сохранилось до сих пор, и на ней он — вылитый я в забавной шляпе и с высоким воротничком.

— Она знала, верно? — произнесла Лисси. Мгновение он не мог понять, что она имеет в виду. — А теперь иди и принеси ещё дров. Только не загоняйся слишком сильно, потому что когда вернёшься, мы позаботимся о той мелочи, что тебя беспокоит, и проведём ночь на пляже.

К тому времени как он вернулся, она уже заснула, но он разбудил её, когда нёс к пляжному коттеджу.

* * *

Следующим утром он проснулся в одиночестве. Он встал, принял душ и побрился, предположив, что она поехала на машине в город, чтобы взять что-нибудь к завтраку. Он уже наполнил кофейник и поставил его на огонь, прежде чем выглянул в окно, выходящее на берег, и увидел Триумф, по-прежнему ждущий возле дороги.

Разумеется, не было никаких причин бить тревогу. Она проснулась раньше и отправилась искупаться. Он сам прошлым утром сделал то же самое. Клочки зелёной ткани, служившие ей купальником, висели на спинке шаткого стула, но они были ещё сырыми с прошлой ночи. Кому захочется надевать сырой, липкий купальник? Она, как и он, отправилась нагишом.

Желая увидеть, как она, ожидая его, плещется в прибое, он выглянул в другое окно. Корабль был там, ближе прежнего, перекатываясь на волнах, словно покинутый командой. Ни дымка́ не поднималось из неуклюжей трубы, и ни один парус не был выставлен, но с его такелажа свисали тёмные стяги. Затем корабля не стало, остались только чайки и пустой океан. Он выкрикнул её имя, но никто не отозвался.

Он надел плавки и куртку, и вышел наружу. Ветер разгладил песок, а начавшийся прилив уничтожил их костёр, вернув в океан собранный им плавник.

Два часа он бродил по пляжу взад и вперёд, выкрикивая её имя, повторяя себе, что ничего не случилось. Когда же он заставил себя не думать о мёртвой Лисси, думать он смог лишь о заголовках газет, о девяностосекундном сюжете в десятичасовом выпуске новостей, о том, как будет выглядеть Райан, о том, как Пэт… как все его братья будут смотреть на него. И когда он мысленно отвернулся от этого, Лисси вновь была мертва, прибой качал её, спутывал с водорослями её бледные волосы, а зелёные крабы обгладывали её руки.

Он сел в Триумф и поехал в город. В маленьком кирпичном участке он уселся перед столом толстого копа и рассказал свою историю.

Толстый коп произнёс:

— Парень, могу понять, почему ты хочешь, чтобы мы не поднимали шум.