Кабак - [35]

С того дня, встречая подростков на улице, я стал останавливаться, подолгу с ними разговаривал. Они были мне интересны, это совсем новое поколение, так не похожее на нас. Воспитанные пионерской организацией и комсомолом, школьными и родительскими догмами, мы были в своих взглядах зашорены и достаточно ограничены, мыслили теми штампами, что пестрели на лозунгах и транспарантах, а что самое нелепое — верили им. Анекдоты рассказывали шепотом, Павлика Морозова почитали героем, пострадавшим за правду, принципиальность и идею всеобщей коллективизации. А в этих юнцах, хотя немногие годы нас отделяли друг от друга, была какаято самостоятельность мыслей и рассуждений, привлекательная раскованность. Что-то тянуло меня к ним. Хотя, поглядеть со стороны, обычные парни. Они, конечно, не были пай-мальчиками и зубрилками, в школе занимались так, чтобы родителей пореже огорчать. Гоняли по крышам голубей, летом срывались с шатровыми цыганами, у костра слушали их песни и хвастливые бредни, учились у ромал в карты играть, хотя картами так и не увлеклись. Озоровали, дрались, многие серьезно увлекались спортом — предпочитали борьбу, либо бокс, изучали каратэ и другие восточные единоборства, входящие тогда в моду. При этом не забывали про книги, могли нет-нет блеснуть такой цитатой, что даже меня приводили в изумление.

Было, конечно, и между нами много общего. Школьные традиции оставались сильны. У каждого, как когда-то и у нас, было прозвище. Чаще всего — производное от фамилии. Сережку Михеева звали Михеем, Витьку Аверьянова — Аверьян. Исключение составлял разве что Женька Люстриков, но с его прозвищем связана целая история.

* * *

Какойто пацан, года на два постарше, гроза местных окраин, всякий раз встречая Женьку, окликал: «Эй, Люсик, поди сюда». Женька рос парнем самолюбивым, занялся спортом, окреп. Девчачья, и от того унизительная, кличка «Люсик» его коробила, он опасался, что прозвище приклеится. Услышав очередной оклик «Люсик», подошел к обидчику, молча остановился, потом, точно также молча, нокаутировал его. Кто-то из стоящих рядом ребят поднял руку Люстрикова вверх, как на ринге, произнес уважительно, почти как у Джека Лондона: «Свинцовый кулак». Мальчишкам сравнение понравилось. Женьку стали сначала звать Свинцовый кулак, потом просто Свинцовый, но как-то эти прозвища не особо прижились, чаще всего называли просто Жэка.

* * *

В Огоньково я бывал все реже и реже — учеба, женитьба, репетиции, съемки. Своих юных соседей почти не видел, когда встречались, здоровался на ходу, вечно времени не хватало. На ходу узнавал, что Сергей, после той истории с циркулем, перевелся в вечерню школу, довольно успешно ее закончил. И он, и Виктор стали мастерами спорта. Они рассказывали о том, что было важно для них — кто-то купил мотоцикл, кто-то за сборную страны выступает, кого-то уже в армию призвали… Признаюсь, погруженный в свои проблемы, я слушал их вполуха. У меня то роль не шла, то Ольга взглянула косо, так что их заботы казались мне незначительными. Хотя невниманием своим старался их не обижать.

* * *

Годы спустя по Москве поползли сначала невнятные, потом все более настойчивые слухи. Что де объявилась в Златоглавой какая-то то ли банда, то ли группировка — стремительно входящее в новый лексикон понятие. Называли их «огоньковские», говорили об особой дерзости, о том, что никому спуску не дают. Даже анекдот рассказывали, что, мол, поймал мужик золотую рыбку, а вместо трех желаний попросил об одном — избавить его от огоньковских. А рыбка сердито молвит: «Нашел чего просить. Я сама под ними хожу». Слухи эти меня особо не интересовали, говорят и говорят. Правда, недоумевал, откуда в нашем патриархальном поселке взяться таким грозным разбойникам. И уж никак я эти слухи не ассоциировал со своими юными соседями.

Как-то чуть не влип я в историю. Дело было в пивбаре «Жигули». Один из моих собутыльников отправился за очередной порцией пива, полез без очереди, повздорил с компанией крепких парней. Их было человек восемь, нас, взятых в тесное кольцо, — трое. Уже не трезвый, а потому смелый и безрассудный, я вспомнил юношеские уроки бокса, ту единственную победу, которую одержал на студенческом турнире. Принял боксерскую стойку. Раздвинул ноги на ширину плеч. Левой рукой, как учили, прикрыл подбородок, правую резко выбросил вперед, целясь в самого рослого.

Раздался звон разбитой посуды, мерзкий треск сломанного стола. Поскольку мой кулак рассек лишь воздух, к моим боксерским успехам все это вряд ли можно было отнести. Швейцар отчаянно засвистел в свисток, кто-то из моих приятелей истошно закричал: «Ноги!» — и мы, как сайгаки, выломились из бара. Впереди нашей, с хрипом дышавшей троицы, чьи легкие уже были забиты никотином, легко, по-спортивному, мчались еще трое рослых парней. Все вместе мы вскочили в отходящий от остановки троллейбус, и только там, на задней площадке, я наконец, отдышавшись, узнал своих бывших соседей — Серегу, Витька и Жэку. Это они так лихо расправились с нашими обидчиками, хотя, если говорить по совести, обидеть нас так никто и не успел. Вышли через несколько остановок, присели на скамейку в каком-то скверике. Я церемонно, в знак благодарности, пожал всем руки.