К вопросу о миражах - [116]

Отряд Калапуша продолжил путь к горной расщелине и вскоре они увидели раненого Даврона и двух конников при нем. Он и рассказал Калапушу, что груз спрятал именно в той расщелине, о которой говорил Калапуш. Пока Даврон перевязывал раны и отдыхал, Калапуш сам поскакал к месту сокрытия драгоценностей, которое указал Даврон и, убедившись лично, направился обратно к ждущему его отряду. Когда он прискакал к отряду, первое что сделал — убил Даврона и его спутников. Так приказал эмир; его воля была такова, что место, где спрятаны драгоценности, должен был знать лишь один человек — Калапуш.

Отряд двинулся дальше и через несколько дней подъехал к Караулбазару, небольшому населенному пункту у самой Бухары. Здесь их встретил командующий эмирской артиллерией Низемеддин. Калапуш понял, что тот не просто так оказался здесь; через несколько минут все его люди были убиты. В итоге, единственным живым человеком, кто знал о месте сокрытия драгоценностей, остался именно он. Калапуш, видимо надеялся, что ему, долгое время бывшему личным телохранителем эмира, властитель доверит и тайну своего богатства. Но он ошибся, в покоях эмира Калапуш нашел свою смерть.

— Не знаю почему, — проговорил Макеев, — но у отца сложилось впечатление, что видимо не все Калапуш рассказал эмиру о том, где сокрыты драгоценности. В основном отряды басмачей делали свои набеги в районы, примыкающие к Гиссарскому хребту. Видимо эмир не знал точного места, где были спрятаны его драгоценности.

Через два дня Сеид Алимхан со своими приближенными бежал из Бухары в Афганистан. Как рассказывал отцу его знакомый из личной охраны М.Фрунзе, то он доложил рапортом Начальнику Политуправления Туркестанского фронта о том, что в Шахризябсе, где останавливался эмир во время следования в Афганистан, было изъято два мешка золота и других драгоценностей. Все эти ценности по указанию М.Фрунзе были перевезены в Самаркандский банк.

— Вот такую историю отец неожиданно рассказал мне, — закончил говорить Макеев.

— А почему, по Вашему мнению, он рассказал то, что не должен был говорить, ведь, скорее всего он давал подписку о неразглашении всего того, что связано с драгоценностями эмира?

— спросил Кудрин.

— Я думаю, — задумчиво проговорил Макеев, — отец предчувствовал свою смерть, а он ведь действительно через месяц умер от былых ран, ему видимо хотелось высказаться и рассказать о том, что знал.

— Ну а потом, через день после разговора с отцом, — продолжал он, — я пошел в военкомат и попросил направить меня в Ташкент на двухгодичные курсы младших офицеров. Благо, что военком был сослуживцем отца и через месяц я уехал в Ташкент познавать азы военного дела. А еще через месяц я узнал, что умер отец. Мне разрешили с ним проститься и я приехал в Бухару, где с его сослуживцами, проводил его в последний путь.

— В 1940 году после окончания курсов, — продолжал Макеев, — мне было присвоено звание младшего лейтенанта и, я отправился на место службы — Бухарское управление НКВД. Меня зачислили на должность заместителя командира отряда НКВД по борьбе с басмачеством; так, я практически сменил отца на этом поприще. Мы гоняли басмачей повсюду, но особенное рвение они проявляли в округе Гиссарского горного хребта. Мне тогда не раз вспоминались слова отца, что Калапуш, видимо, не сказал эмиру точного места захоронения драгоценностей. Складывалось впечатление, что басмачи что-то искали в этом районе, несмотря на то, что этот горный хребет тянется более чем на двести километров.

— В январе сорок первого, — проговорил далее Макеев, — мой командир отряда ушел на повышение, а меня назначили на его место. Где-то в конце февраля месяца мы преследовали очередную банду басмачей и на подъезде к небольшому селению Кара-улбазар, я увидел в бинокль странную картину: басмачи, сложив винтовки у одного полуразрушенного дома, лопатами копали землю по его периметру. Я дал команду окружить этот дом, благо он находился в зарослях каких-то кустов, и уничтожить всех находящихся рядом с ним бандитов. Так мы и поступили; басмачи были убиты, а их главарь, который находился в самом доме, пытался сбежать, но был пойман.

— Были уже совсем сумерки, — продолжал Макеев, — и я распорядился, чтобы отряд заночевал в близлежащих домах, в которых никто не проживал. Бойцы разошлись по этим домам, разожгли костры и принялись ужинать пайками, которые им выдавали перед каждым рейдом. А я стал допрашивать главаря банды басмачей, предварительно поставив у дверей своего ординарца Сашку Бездомного.

— Это что, такая фамилия ординарца? — спросил Кудрин.

— Да, — ответил Макеев, — Сашка тогда привязался ко мне; год назад в одном кишлаке басмачи вырезали всех сочувствующих Советской власти, в том числе и его родителей, которые были учителями. Сашку тоже чуть-чуть не расстреляли. Когда мы ворвались в кишлак, я буквально из-под дула ружья выхватил его. Поскольку Сашки уже был призывной возраст, то в военкомате он попросился на службу в мой отряд, а я посодействовал ему перед военкомом. Его фамилия была Лапоть и она уж очень ему не нравилась, поэтому, когда ему делали новые документы, взамен утраченных при пожаре в том кишлаке, он взял новую — Бездомный. Так вот и стал Сашка Бездомный как бы у меня ординарцем: исполнял мои поручения по службе, помогал писать некоторые документы, заваривал чай, приносил еду. Так вот Сашку я специально поставил у двери, чтобы не было лишних ушей, а еще на всякий случай заглянул в незастекленные маленькие окна, там тоже никого не было.